Игорь ФРОЛОВ © 2004

 

УРАВНЕНИЕ ШЕКСПИРА,

ИЛИ «ГАМЛЕТ»,

КОТОРОГО МЫ НЕ ЧИТАЛИ

 

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ

 

ИКС РАВНЯЕТСЯ...

 

 

I. МЕСТО И ВРЕМЯ КАК ГРАНИЧНЫЕ УСЛОВИЯ

 

Теперь, когда в нашем распоряжении оказались обе части уравнения, нужно определить, с чего начать их сравнительный анализ. Можно, конечно, принять за реперную точку любого из персонажей «Гамлета», и сопоставить его с одним из исторических лиц. Тогда, учитывая связанность всех действующих лиц истории и пьесы общим сюжетом, нам останется расставить остальных героев по своим местам. Однако, выбор точки отсчета не так прост – вполне возможно, что ошибочное «назначение» приведет к общему сдвигу, и в результате мы получим совершенно иную (и при этом вполне правдоподобную!) раскладку. Многие исследователи «Гамлета» попали в ловушку собственного пристрастного выбора – назначая Гамлетом одно из исторических лиц, к которому испытывали симпатию, авторы этих версий вынуждены были пускаться на различные ухищрения, чтобы встроить в свою теорию остальных героев. Конечно же, большинство неизбежных в таких случаях отклонений от исторической правды приходилось списывать на условность литературы, от которой невозможно требовать фактической достоверности.

Не станем повторять ошибок предшественников – давайте уравняем не просто отдельных героев с отдельными персонажами исторической драмы, но сравним сами ситуации. Конечно, процесс исследования отличается от изложения результатов – читатель не обязан бродить тем же лабиринтом, что и автор. А у автора от начала до конца был вовсе не прямой путь – соблазны отклониться от объективного чтения подстерегали на каждом шагу. Более-менее целостная картина возникла только по завершении исторической части, которая сама складывалась как мозаика, из отдельных, добытых в разных источниках фактов. Сам перевод постоянно привносил неожиданности, и почти каждый новый нюанс текста менял основанную на предыдущих открытиях концепцию. В процессе перевода и чтения исторических материалов все участники пьесы по нескольку раз сменили своих исторических прототипов – пока, наконец, не возникла та схема распределения ролей, которая, в общем (подчеркиваю – в общем), удовлетворяет логике случившихся событий и соединяет один из сюжетов елизаветинской истории с пьесой Шекспира.

Вернее всего принять за начало ту главную тему, которая абсолютно ясно просматривается как в историческом куске, так и в «Гамлете» (и в большинстве пьес Шекспира). Эта тема – королевская власть и борьба за сей соблазнительный предмет. В таком контексте сразу становится ясно, какие фигуры на самом деле являются даже не точками отсчета, но самой системой координат, в которой и разворачивается основное действо. Как вы уже догадались, я говорю о фигуре монарха – того реального исторического лица, с которым почти безошибочно можно идентифицировать персонажа шекспировской пьесы, наделенного автором властными полномочиями. Поэтому начнем наш сравнительный анализ с идентификации носителей королевской власти.

Конечно, для полноценного научного исследования нам понадобиться положить в основу пару аксиом. Это касается начальных условий – пространственно-временных координат, в которых развивается представление г-на Шекспира. Примем как само собой разумеющееся, что место действия – вовсе не Датское королевство, но Англия; время действия пока зададим примерно: пусть это будут последние 15 лет правления королевы Елизаветы I – с 1587 (год казни Марии Стюарт) по 1603 (год смерти Елизаветы и коронации Джеймса I Стюарта).

Вспомним, что пьеса Шекспира «Гамлет» была издана сразу после смерти Елизаветы, и переиздана в 1604 году в значительно расширенном виде. После выбора системы отсчета довольно легко предположить, что в этой пьесе представлено отношение ее автора к тем событиям, современником (а, возможно, и участником) которых он был, и которые предшествовали смене королевских династий.

На этом можно закончить постулирование – будем считать, что все граничные условия тем самым заданы, и перейдем непосредственно к решению нашего уравнения.

 

II. ENTER THE QUEEN & A KING

 

Начнем, как и условились, с главного действующего лица выбранного нами исторического отрезка. Нам требуется найти в пьесе «Гамлет» героя (здесь этот герой не обязательно главный), совпадающего по своим признакам с королевой Англии Елизаветой I Тюдор. Не самая трудная задача, скажете вы. И будете не совсем правы, потому что одно дело указать отдельные точки соприкосновения героя и прототипа, и другое – доказать совпадение их контуров.

Королева Англии Елизавета и королева Дании Гертрад имеют (если опираться только на версию Горацио) на первый взгляд лишь одну общую черту – обе женщины суть королевы. В остальном их жизненные пути сильно различаются. Если Елизавета никогда официально не была замужем и не имела законных детей-наследников, то Гертрад (по версии Горацио) 30 (или 40) лет прожила в законном браке с королем Гамлетом, родила по-меньшей мере одного сына – принца Гамлета. Однако, уточняя биографии этих двух женщин, мы можем сблизить их до полного слияния.

Вряд ли кто-нибудь оспорит мнение о том, что Елизавета, все свое правление носившая гордое звание королевы-девственницы, на самом деле имела природных (незаконнорожденных) детей. Имидж девственницы был всего лишь политической уловкой, на самом деле Елизавета любила красивых мужчин, приближала их к себе, и трудно предположить, что ее отношения с ними оставались чисто платоническими. А с учетом того, что контрацептивы и методы прерывания беременности в то время находились на очень низком уровне, то спорить историкам приходится лишь о количестве королевских отпрысков – и королеве приписывают от одного до пяти детей. В претенденты записывают Филипа Сидни, Фрэнсиса Бэкона, Кристофера Марло, графа Эссекса, графа Саутгемптона, графа Ратленда и других подходящих по возрасту и достоинствам младших современников королевы. Приводятся факты, свидетельствующие о наградах и титулах, данных королевой тем своим подданным, которые стали приемными родителями ее детей. В связи с этим вспоминается расшифровка имени Гертрад как передающая рожденных ею детей в чужие руки.

Как было показано выше, имена Gertrad и Fortune имеют один корень носить, быть беременной. Намек на то, что Фортуна покровительствует благопристойным женщинам, бывшим один раз замужем, в совокупности с прибавлением Фортуна – шлюха, проститутка, – этот намек лишь окончательно сближает два имени. Мы понимаем, что под Фортуной подразумевается Гертрад, помещенная в таком виде в псевдомифический кусок о гибели Трои – причем, как главная виновница этой гибели.

Оказывается, это божество имеет отношение и к Елизавете. Хотя в ряду известных поэтических «имен» королевы (Глориана, Диана, Астрея, Сцинтия, Золотое солнце Альбиона) Фортуна не значится, но одно явное сближение есть. Как поэт Эдмунд Спенсер обозначил королеву Глорианой, так и друг Спенсера Уолтер Рэли свою поэму «К королеве Елизавете» начал словами «Fortune hathe taken away my love» (Фортуна отняла мою любовь). Можно подумать, что здесь содержится жалоба на богиню удачи, отвернувшуюся от Рэли, в результате чего он потерял расположение королевы. Однако жалоба в разных вариантах содержится в каждой строке поэмы, и везде упоминается Фортуна, отнявшая любовь, счастье и другие удовольствия, связанные с некоей женщиной. Стоит вспомнить один факт из биографии Рэли – его тайную женитьбу в 1591 году на Бесс Трокмортон, дочери первого посла во Франции. Узнав о женитьбе, королева арестовала Рэли.

Именно по этому поводу он печалится в поэме:

...Will I leaue my loue in fortunes hand <...> fortune, that rules the Earthe and earthly thinges.

(...Я оставлю мою любовь в руках у фортуны <...> той фортуны, что управляет Землей/Страной и земными вещами).

Здесь речь идет о той, кто управляет страной. За свою свободу и возможность жить с любимой, Рэли пришлось отдать целый корабль с трофейным испанским золотом ценой в полмиллиона (!) фунтов. Становится ясно, что в поэме под именем Фортуны выведена королева Елизавета, и Шекспир всего лишь воспользовался изобретением Рэли (между прочим, это не единственная скрытая цитата из Рэли в пьесе – и мы еще встретимся с этими отсылами). Фортуне служит Горацио, к Фортуне близки Розенкранц с Гильденстерном – и в дальнейшем соотнесение Гертрад-Фортуна-Елизавета поможет нам в идентификации этих персонажей.

Как мы уже убедились, для сближения типа и прототипа Шекспир пользуется перекрестной шнуровкой смысловых нитей – сведения о реальном лице и о литературном герое дополняют друг друга, и литературный текст становится историческим документом.

В «Мышеловке» Гамлет называет имя герцогини-королевы – Baptista (Крестительница), которое также можно с уверенностью отнести к одной из характеристик Елизаветы, считавшейся лидером антикатолической, антиримской Реформации, монархом, по-настоящему утвердившим в Англии протестантизм. Это направление христианства основывается на трех главных принципах: спасение личной верой, священство всех верующих, исключительный авторитет Библии. Говоря проще, каждый христианин, будучи крещеным, получает право проповедовать и общаться с Господом без посредника в лице Церкви. Из всех таинств, протестантизм оставил только крещение и причащение, богослужение заключается в проповеди, молитве и пении псалмов. Хотя в Англии в XVI веке развитие получил не чистый протестантизм, а его гибрид с католическим догматом о спасающей силе церкви (англиканство), тем не менее, королева Елизавета в глазах римской церкви была врагом католического мира. Таким образом, звание Крестительницы принадлежит все той же Елизавете, а принцип спасения личной верой еще всплывет, когда мы будем разбирать конец этой историко-литературной драмы.

Но если мы отождествляем Фортуну-Гертрад с королевой Елизаветой, то не должны забывать и о Гекубе-Фортинбрасс. Казалось бы, для идентификации этого персонажа у нас очень мало информации, но не нужно забывать, что короля играет его окружение, а сведений о нем мы добыли предостаточно. Для царицы, пострадавшей от Фортуны и от некоего Пирра (рыжеволосого, как и сама Елизавета) в Истории есть лишь одна подходящая кандидатура – как вы уже догадались, это Мария Стюарт, королева Шотландии и Франции, развенчанная по указанию Елизаветы в 1567 году, сразу после того, как разрешилась близнецами, и Елизаветой же в 1587 году казненная.

 

III. НАСЛЕДНИК СУМАСШЕДШЕГО

 

Давайте, не теряя набранной скорости и нахальной уверенности, разберемся с двумя мужьями Гертрад – старым Гамлетом и его братом (по версии Горацио) Клавдием. Данные о старом Гамлете, первом муже Гертрад, крайне скудны, но достаточны, для того, чтобы привязать эту фигуру к одному историческому лицу, единственному мужу королевы Елизаветы.

Как мы уже отмечали, есть много исторических сведений о том, что Елизавета состояла в тайном браке с Робертом Дадли, графом Лейстером. Испанский посол даже докладывал своему королю просьбу Дадли, чтобы Филипп употребил все свое влияние на Елизавету и помог ему, Дадли, стать официальным королем-консортом. Неофициальным он и так был. Поэтому, отталкиваясь от уравнения Гертрад = Елизавета, мы сразу приходим к предварительному уравнению король Гамлет = Роберт Дадли.

В шекспировской пьесе есть несколько интересных мест, говорящих не только о прямом родстве Роберта Дадли и старого Гамлета, но и кое-что про короля Фортинбрасса. Вот удивительная беседа шута-могильщика с молодым Гамлетом в редакции 1603 года:

 

Clowne Looke you, heres a scull hath bin here this dozen yeare, Let me see, I euer since our last king Hamlet Slew Fortenbrasse in combat, yong Hamlets father, Hee that's mad.

(Смотрите, вы, наследник черепа/здесь череп, который пробыл здесь эти 12 лет, Дайте мне посмотреть, я здесь с тех пор как наш последний король Гамлет убил Фортинбрасса в схватке, молодого Гамлета отец/отца, того, который сошел с ума.)

 

Ham. I mary, how came he madde?

(Вот оно что, и как он сошел с ума?)

Clowne Ifaith very strangely, by loosing of his wittes.

(Действительно очень странно, потеряв его мысли.)

Ham. Vpon what ground?

(На какой почве?)

Clowne A this ground, in Denmarke.

(На этой почве, в Дании.)

 

О чем мы сейчас узнали? О том, что молодой Гамлет (в первой редакции) является наследником некоего человека, умершего 12 лет назад – на его череп желает посмотреть шут, говоря о последнем короле Гамлете. Шут говорит еще и о том, что убитый старым Гамлетом Фортинбрасс есть отец молодого Гамлета, и этот отец сошел с ума в Дании. Вы скажете, что все это неясности английской фразы, вырванной из контекста? Но вот любопытная историческая справка:

Граф Босвелл (Bothwell), третий муж Марии Стюарт, отец рожденных ею в 1567 году близнецов, меньше чем через год после его бегства был пойман в Дании и заключен в тюрьму датской крепости Dragsholm. Прикованный к столбу в полусогнутом состоянии, он провел в темноте и грязи десять лет, сошел с ума и умер в 1578 году.

Возможно, опять мистика текста, когда мы видим то, что хотим увидеть – но это выходит само собой, и мы не должны игнорировать так возникающую информацию.

Чтобы выяснить, кому принадлежит череп, на который желает посмотреть могильщик, проверим еще один тайник, в котором для верности Шекспир запрятал недостающую информацию про отцов Гамлета. Нам поможет та путаница времен, которую внесли Гамлет с Офелией, говоря о том, сколько месяцев прошло со дня смерти отца Гамлета. «Дважды два месяца» – говорит Офелия. «Не прошло и двух месяцев» – тут же вставляет Гамлет. Два месяца, как мы помним, задано с самого начала в поэтической, горацианской части пьесы – то есть в условном, сценическом пространстве. Примем эти два месяца как условное обозначение реального срока, прошедшего со дня смерти старого Гамлета. Тогда мы имеем полезную информацию о том, что есть еще один срок со дня смерти отца Гамлета – четыре месяца – то есть в два раза больший. Так как мы уже знаем, что у Гамлета было два отца – Гамлет-старший (отчим) и Фортинбрасс (родной), нужно выяснить, кому из них какой срок принадлежит. Можно сразу сказать, что Фортинбрасс был убит старшим Гамлетом, поэтому больший срок с момента смерти (четыре месяца) относится именно к Фортинбрассу. Тем не менее, проверим наши нехитрые догадки. Гамлет говорит:

1984-9 ...die two months agoe, and not forgotten yet, then there's hope a great mans memorie may out-liue his life halfe a yeere, but ber Lady a must build Churches then, or els shall a suffer not thinking on, with the Hobby-horse whose Epitaph is, for ô, for ô, the hobby-horse is forgot.

(...умереть два месяца назад и не быть забытым еще, тогда есть надежда, что память о великом человеке переживет его жизнь на полгода, но для этого, клянусь Леди, он должен строить церкви, или же будет наказан забвением, как тот дурак/шут/театральная маска лошади, эпитафия которого: о, бог, о, бог, дурачок позабыт)

О ком идет речь? Известно, что Роберт Дадли был очень набожным человеком, имел прозвище «друг пуритан» и, будучи в силе, построил множество церквей. При Дворе и в народе Дадли слыл brainless (безмозглым), и был главным королевским конюшим (Master of Horse). О ком, как не о Дадли, идентифицированном нами как старый Гамлет, говорит Шекспир устами молодого Гамлета, перечисляя все эти признаки?

Ради точности мы должны упомянуть, откуда Шекспир мог взять этого «конька-дурачка». В труппе the Lord Chamberlain's Men служил актер Уильям Кемп (Will Kempe), играющий роли шутов. В 1600 году, когда театры закрылись на время Великого поста, Кемп на спор протанцевал джигу от Лондона до Нориджа за четыре недели. В 1601 году он сделал попытку протанцевать через Альпы, потерпел неудачу, но в труппу Шекспира не вернулся, а устроился к конкурентам «Глобуса» – в труппу Worcester's Men из театра «Роза». Для актеров это было предательством. Появилась песенка, в которой есть слова: …The hobby horse was quite forgot, when Kempe did daunce a lone (Этот дурачок был окончательно забыт, когда Кемп протанцевал в одиночку).

Между прочим, независимый и беспристрастный исследователь, приняв эту информацию во внимание, сделает вывод, что речь идет о ком-то, окончательно забытом именно в 1601-м, знаковом для нас году. Но это не наш путь, мой доверчивый читатель. Мы должны доверять выбранному методу, и не должны отвлекаться – оставим нетронутые тропинки другим исследователям.

 

IV. УРАВНЕНИЕ ГАМЛЕТА

 

Тем не менее, полной ясности с датами пока нет. Встает проблема соотнесения реальной хронологии с течением литературного времени. И вот тут нам пригодится Полоний, прототипом которого все исследователи единодушно называют Уильяма Сэсила, лорда Берли.

Единодушие – единодушием, но нам все же придется ненадолго вернуться к фигуре Полония и как-то обосновать его «принадлежность» к Уильяму Сэсилу. В дополнение к уже известным историко-литературным параллелям приведем еще некоторые. Можно отметить сходство имен: Cecil – мясная фрикаделька, Burleigh (Burly) – плотный, дородный, и Polonius от Polony – варено-копченая свиная колбаса. Но тогда почему в первой редакции наш герой носит имя Corambis (Corabis)? Есть два варианта.

Построим следующую шаткую конструкцию: Coram – публично, на глазах/лично, сам/на месте преступления (лат) и bis – удвоенный. Тут мы сразу уверяем себя, что автор имел в виду формулу Полоний = король Клавдий, и Корамбис есть имя, говорящее именно об этом раздвоении.

Второй вариант более правдоподобен: имя намекает на девиз Уильяма Сэсила: Cor Unum Via Una (Только одно / единственное сердце / дух / натура / рассудок (Cor) – путь к единству). Скорее всего, в имени Corambis обыгран этот девиз честного государственного мужа – но с явным намеком на двоедушие, двоесердие. Что, впрочем, не отменяет и первый вариант, а даже укрепляет его.

Есть еще один штрих к портрету старого Полония – непосредственно портрет Уильяма Сэсила (The Portraits of the Cecils by James L.Claw, Curator of the Scottish National Portrait Gallery, p.94.), «riding upon a mule to Parliament» (едущего верхом на муле в Парламент). Сразу приходит на память язвительное замечание Гамлета в ответ на объявление Полония, что во дворец приехали актеры. Лозинский дает слова Гамлета как некую цитату из неизвестной баллады: "И каждый ехал на осле...". Но в оригинале 1604 года Гамлет говорит совершенно конкретно: 1443 Ham. Then came each Actor on his Asse (Следом приехал другой актер на его осле)! И тут же услужливая память подводит еще одного осла – помните песенку Гамлета о нынешнем короле – крестьянине, где напрашивается рифма к слову was – все тот же asse? Вот только речь в песенке – о Клавдии. Есть ли здесь совмещение этих ослов? Вероятно, есть, если вспомнить «ослиную» символику Библии. Христос въезжает в Иерусалим именно на осле – как Царь иудейский. В древне-еврейской традиции Осел выступает как священное животное судей, царей, пророков. Традиция эта идет еще из Египта, где Гор, победитель зла, воплощенного в убийце Осириса Сете, превратил того в осла и сел на него верхом. С тех пор Сет изображался с головой осла. Так что, разъезжая верхом на муле Уильям Сэсил скромно намекал на свою царственность. Но вот Шекспир намекал на его, Сэсила, ослиность…

Теперь, доказав себе, что Полоний и есть Уильям Сэсил, давайте попробуем выстроить общую историко-литературную хронологию и с ее помощью все расставить по своим местам. Поможет нам в этом смерть Берли-Полония. Уильям Сэсил умер в 1598 году, спустя сорок лет после коронации Елизаветы. Осмелимся предположить, что и в пьесе Шекспира двойник старого Сэсила Полоний ушел в мир иной в том же самом году. Что нам дает такое временное совмещение? Вспомним, что разговор Гамлета и Офелии во время спектакля происходил за какой-то час до того момента, когда Гамлет якобы проткнул шпагой гобелен, за которым скрывался Полоний. Тогда получается, что сроки, отсчитываемые от смертей двух отцов Гамлета, из условно-сценических легко превращаются в настоящие, измеряемые годами. Все тот же принцип уравнения: смерть старого Гамлета-Дадли случилась за «2 месяца» до смерти Полония, или 1598 – 1588 = 10 лет назад; значит, смерть настоящего отца Гамлета произошла «2х2 месяца» или 2х10=20 лет назад, в 1598 – 20 = 1578 году – что совпадает с годом смерти в датской тюрьме сошедшего с ума графа Босвелла. Как видим, элементарная арифметическая проверка принесла удовлетворительное подтверждение наших подозрений об идентичности временных шкал истинных и литературных событий.

Теперь, опираясь на эту хронологию, мы можем принять 1567 год, как дату рождения принца Гамлета, вернее, его реального двойника – она косвенно подтверждается и тем, что настоящим отцом (родителем) принца является Фортинбрасс-граф Босвелл и тем, что в этом году Гекуба-Мария Стюарт родила близнецов (bison), и тем, что в этом же году, сразу после родов, была лишена шотландского трона. Правда, есть одна загвоздка в нашей хронологии – получается, что сцена на кладбище была в 1567 + 30 = 1597 году, т. е. раньше, чем смерть Полония. Ничего не поделаешь – придется признать, что путаница в датах объективно существует, и наш сильный принцип начинает давать сбои (было бы удивительнее, если бы он выполнялся полностью). Но эта «тридцатка» может иметь и другой смысл,о чем мы напомним, когда будем рассматривать сцену на кладбище.

Пользуясь одной голой математикой, нельзя с достоверностью установить прототипа Гамлета. Однако к нашему счастью, Шекспир оставил для идентификации сведения, которые исторически достоверны. Сделаем проверку на конгруэнтность – сравним некоторые эпизоды пьесы с подобными эпизодами реальности

Итак, мы знаем, что отчимом принца был старый король Гамлет, прототипом которого мы назначили Роберта Дадли, графа Лейстера, тайного мужа королевы Елизаветы-Гертрад. Сам принц был сыном развенчанной в день его рождения королевы Фортинбрасс. Связка двух отцов и дата рождения самым естественным образом выводит нас к следующей логической цепочке.

У Роберта Дадли, как мы помним, был пасынок, он же – сын леди Летиции, вдовы Уолтера графа Эссекса, на которой и женился Роберт Дадли. Этот пасынок имеет отношение и к Уильяму Сэсилу, поскольку побывал под его опекой после смерти своего официального отца в 1576 году. Он же (пасынок) родился в 1567 году, когда Мария Стюарт отреклась от престола. Таким образом, вся цепочка приводит нас к предположению, что именно этот молодой человек, переходящий из одних отеческих рук в другие, и был родным сыном графа Босвелла и Марии Стюарт.

Мы вынуждены сделать следующее заключение:

Принц Гамлет = Роберт Деверо, 2-й граф Эссекс.

Пока что это начальное уравнение, – оно должно быть подтверждено или опровергнуто дальнейшей чередой сравнений.

В пьесе есть несколько событий, которые можно соотнести по времени с реально происходившими. Продолжая удерживать смерть Берли-Полония в качестве отправной точки, последуем за героями и их прототипами дальше в поисках соответствий.

1. После убийства Полония, которое состоялось вслед за представлением крамольной «Мышеловки», король отправляет Гамлета в Англию – «сбирать недополученную дань».

Для сравнения: 1597 год – первая публикация пьесы Шекспира «Ричард II», 1598 – смерть лорда Берли. Весна 1599 – Роберт Эссекс в результате интриги Роберта Сэсила и Фрэнсиса Бэкона отправляется в Ирландию на подавление восстания графа Тирона.

2. Гамлет возвращается в Данию при неясных обстоятельствах. В распоряжении читателя – только поддельные письма и намек на потерю королевского будущего принца. К письмам имеют отношения бывшие друзья Гамлета – Розенкранц с Гильденстерном и горбатый Горацио.

Для сравнения: Эссекс, спустя пять месяцев после убытия в Ирландию, встревоженный происками Сэсила, покидает свою армию и возвращается в Англию. Прямо с дороги он врывается в королевские покои и пытается объясниться с королевой. Она отсылает графа умыться и переодеться, обещая потом принять и выслушать его. Однако этого «потом» так и не случилось – Эссекс был изолирован и начался период его падения.

Сразу после отлучения графа от королевы Фрэнсис Бэкон подделывает письма, в числе которых и «письмо Эссекса королеве». По объяснениям самого Бэкона (уже после воцарения короля Джеймса), этими письмами он хотел помочь Эссексу вернуть расположение королевы. Эссекс на суде свидетельствовал, что эти письма видел и госсекретарь Роберт Сэсил – и мы не можем отрицать возможности того, что вездесущий Сэсил принимал участие в их редактировании.

 

V. ЗОЛОТЫЕ БРАТЬЯ

 

Самое время идентифицировать «друзей» Гамлета. Сравним их с действующими лицами трагедии.

Горацио – горбун, сын «торговца рыбой» Полония (он же – Клавдио, сын короля Клавдия), соглядатай, знающий нечто о тайных переговорах Гамлета, и, к тому же, хорошо владеющий поэтическим словом.

Как видим, эта фигура полностью скопирована с Роберта Сэсила – горбуна от рождения, сына «теневого короля» лорда-казначея Уильяма Сэсила, интригана и шпиона по призванию, который знал о тайной переписке Роберта Эссекса с «кузеном» Джеймсом Стюартом, умудрился сам завести переписку с шотландским королем и привести его на английский трон. Роберт Сэсил был искусен и в литературе – он писал пьесы-маски, и сей факт до сих пор служит для некоторых литературоведов поводом считать его Шекспиром.

Но если уравнение Горацио=Роберт Сэсил не вызывает особых сомнений, то парочка «друзей» Гамлета – более сложный случай. Нам придется уделить расшифровке этого ребуса больше времени, поскольку в исторической части уравнения мы коснулись подозреваемого лишь мимоходом.

Этих indifferent children of the earth (неразличимых детей земли) зовут во всех трех первых редакциях по-разному. 1603 – Rossencrast and Gilderstone; 1604 – Rosencraus and Guildensterne; 1623 – Rosincrance and Guildensterne. Как мы знаем, эти два имени взяты Шекспиром из жизни. У него могло быть минимум два источника. Первый – граф Ратленд, который учился с двумя датчанами, носившими эти фамилии. Второй источник – датский астроном Тихо Браге. Этот путь импорта имен (предки Браге) кажется мне более вероятным, поскольку Тихо пользовался популярностью в английских аристократических кругах, где было модным увлечение астрономией. Еще один плюс в том, что два имени связаны одним человеком, их носители – муж и жена, та самая «единая плоть». И эту неразлучность Шекспир постоянно подчеркивает. Вот несколько наиболее ярких примеров из того множества намеков, рассыпанных автором по тексту.

Наши друзья едины не только между собой – их любят также неразлучные король с королевой, о чем автор сообщает с иронией:

King. Thanks Rosencraus, and gentle Guyldensterne.

Quee. Thanks Guyldensterne, and gentle Rosencraus.

В редакции 1603 года о единстве говорится открытым текстом: король, отправляя Гамлета в Англию, добавляет, что Розенкранц и Гильденстерн поедут вместе с ним. Вот как это выглядит в оригинале: «Lord Rossencrast and Gilderstone shall goe along with you». Здесь мы видим одно (пусть и двойное) имя – лорд Розенкранц и Гильденстерн – но, судя по тексту, Гильденстерн тоже лорд, почему же здесь он идет в «прицепе» к лордству Розенкранца?

А вот как выглядит первое появление наших героев в 1623 году:

«Enter King, Queene, Rosincrane, and Guildensterne Cumaliys».

Обратите внимание – впервые они появляются вместе с королевской четой. Но это заметим на будущее. Теперь же выясним, что за таинственное слово добавлено к нашей загадочной парочке? Иногда Шекспир вводит его (но разделенное – Cum aliys – и обособленное запятой) в значении «и другие». Здесь же оно выглядит как имя или прозвище Гильденстерна. Вот как оно раскладывается на латинские составляющие: Cum – одновременно, заодно, aliys (искаж. alius) – другой, иной, второй, подобный. Получается, что вслед за монархами входит Розенкранц и с ним Гильденстерн как его вторая ипостась, одновременное подобие. Это вполне может быть и опечаткой (неряшливость Фолио мы уже отмечали), что вовсе не вредит нашим дальнейшим рассуждениям. А рассуждения эти не претендуют на истину и похожи, скорее, на игру. Но, тем не менее…

Начнем игру с перевода фамилий – для начала Гильденстерна. Разные написания дают разные смыслы. Первое Gilderstone означает позолотчик камня, второе Guilderstone – тот, кто создает гильдию/ союз/общество камня. С одной стороны, речь может идти о философском камне, который по убеждению алхимиков может превращать любое вещество в золото. С другой стороны мы имеем основателя общества масонов, вольных каменщиков. Тогда Rosencraus, Rossencrast или реальный Rosenkrantz есть лишь иная (или первоначальная) транскрипция слова Rosicrucian, Rosenkreuz, означающего члена Братства Розового Креста (Розенкрейцеров).

Историю этого знаменитого мифического ордена мы не будем здесь рассматривать. Скажем только, что первые упоминания о нем относятся к концу XVI-началу XVII вв., корни его лежат в алхимико-астрологических теориях того времени, а само учение Розенкрейцеров положило начало идеологии масонства. В Англии основы розенкрейцерства и масонства заложил Фрэнсис Бэкон – в своем труде «Новая Атлантида» (опубликован много позже интересующего нас времени – в 1621 году) он описывает страну Розенкрейцеров, провозглашая их общество орденом строителей Дома Соломона. Автором первых книг Розенкрейцеров считается немец Иоганн Валентин Андреа Херренберг (1586-1654), теолог из Вюртемберга, однако его авторство подвергается сомнению. С другой стороны в книге Роберта Бертона «Анатомия Меланхолии» (1621) в одной из сносок упоминается имя «Иог. Валент. Андреа, Лорд Веруламский». Но титул Baron Verulam (барон Веруламский) в этом же году получил Фрэнсис Бэкон. Кажется, намеков достаточно, для того, чтобы понять, кого я подозреваю – или прозреваю – за маской лорда Guildensterne and Rosencraus. Для сомневающихся – еще одно маленькая лингвоиллюстрация: в начале XVII века в Центральной Европе существовало алхимическое течение Gold und Rosenkrenz – Золотой и Розовый Крест.

Но игра есть игра, и здесь, похоже, все так же неясно, как и в случае с вопросом: что было вначале – курица или яйцо. И мы уже не можем с уверенностью утверждать, кто у кого позаимствовал имена и названия. Во всяком случае, существует немалая вероятность, что предки Тихо Браге древнее ордена Розенкрейцеров, миф о котором рождался на глазах Шекспира – или с его помощью.

Конечно, уравнение Розенкранц и Гильденстерн = Фрэнсис Бэкон может вызвать скептическую усмешку – мол, два не равно одному. А мы и не настаиваем – рассуждение о розенкрейцерах было всего лишь зацепкой. Если вы помните, у Фрэнсиса Бэкона был родной брат Энтони – и оба брата служили Эссексу.

Проверим наши догадки, сравнив текст с Историей. Для этого обратимся к первой встрече Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном. Гамлет вдруг выдает довольно длинный монолог-рассуждение про природу, которая кажется ему лишь «чумным скоплением паров» (Лозинский), и про то, что из людей его не радует ни один. На самом деле его слова следующие:

«...this most excellent Canopie the ayre, looke you, this braue orehanging firmament, this maiesticall roofe fretted with golden fire, why it appeareth nothing to me but a foule and pestilent congregation of vapoures»

(Этот чудеснейший полог этого воздуха/замка, смотрите, этот превосходно подвешенный небесный свод, эта величественная кровля, изъеденная золотым огнем, почему это не являет мне ничего кроме дискредитации и смертоносного собрания болтунов).

Речь здесь, по всей вероятности идет о Звездной Палате – высшем судебном органе в Англии. Палата приговаривала к смертной казни и конфискации имущества всех, кто оказывал сопротивление королю. Называлась так по залу заседаний, потолок которого был украшен золотыми звездами. Эссекс, как мы помним, не раз бывал здесь в качестве подсудимого.

В 1603 году Гамлет говорит короче: «Yes faith, this great world you see contents me not, No nor the spangled heauens, nor earth nor sea, No nor Man that is so glorious a creature, Contents not me»

(Действительно, этот великий мир, видите ли, не удовлетворяет меня, ни украшенные блестками небеса, ни земля, ни море, ни человек/мужчина, который есть такое славное творение, не удовлетворяет меня».

Если воспринять это glorious a creature как творение Глорианы – тогда, присовокупив установленное отношение Р-Г к половым органам Фортуны, можно добавить в копилку бэконианцев еще одно свидетельство в пользу того, что Фрэнсис Бэкон все-таки был тайным сыном Фортуны-Елизаветы-Глорианы. Но это заявление, как вы понимаете, сделано всего лишь для того, чтобы поддразнить строгого профессионального читателя и продемонстрировать неисчерпаемые возможности текста и хитрость толкователей. Здесь уместно привести и слова Роберта Сэсила, говорившего, что он не управляет королевой, а всего лишь следует за ней, являясь ее творением…

А теперь – серьезно. В редакцию 1623 года была введена большая вставка, где Р-Г комментирует мысль Гамлета о том, что Дания – тюрьма. (Кстати, Дания в прямом смысле оказалась тюрьмой для графа Босвелла, родителя графа Эссекса). Вот выборка с ключевым словом:

 

Rosin. Why then your Ambition makes it one...

(Это ваше честолюбие/властолюбие делает ее такой).

Guil. ...dreames indeed are Ambition...

(...мечты действительно есть властолюбие...)

Rosin. Truely, and I hold Ambition of so ayry and light a quality, that it is but a shadowes shadow.

(Истинно, и я держу властолюбие за такую воздушную и легкую сущность, что оно есть не что иное, как тень теней).

 

Дело в том, что слово Ambition здесь действительно знаковое, окончательно привязывающее парочку, рассуждающую о вреде честолюбия к нашему философу. Первая работа под именем Фрэнсиса Бэкона вышла в 1597 году (переиздана в 1601-м). Это было собрание нравственных эссе «Colours of Good and Evil» (Цвета Доброго и Злого), посвященное брату Энтони. Одно из эссе называлось «of Ambition» и, кажется, прямо предназначалось герою тогдашнего времени и хозяйке Англии. Вот небольшой отрывок:

«But yet it is less danger, to have an ambitious man stirring in business, than great in dependences. He that seeketh to be eminent amongst able men, hath a great task; but that is ever good for the public. But he, that plots to be the only figure amongst ciphers, is the decay of a whole age».

(Но все же меньшая опасность иметь честолюбивого человека, активного в деле, чем великого – в зависимости. Тот, кто стремится стать выдающимся среди способных людей, ставит великую задачу; и это даже хорошо для публики. Но тот, кто составляет заговор, чтобы быть единственной фигурой среди ничтожеств, является распадом целой эпохи).

Слишком точное совпадение, чтобы казаться случайным. Как и то, что поддельные письма «от Гамлета» приносят Горацио от Розенкранца-Гильденстерна. Драматургическая цепочка параллельна цепочке исторической: поддельные письма от «Эссекса» Фрэнсис Бэкон показывает Роберту Сэсилу. Тогда становится ясной и странная подпись: «Именно тот, кого ты знаешь как твоего Гамлета» – почему бы не подписаться королевским именем, если ты и в самом деле сын королевы?! И, мне кажется, количество таких совпадений неизбежно переходит в качество полного совпадения знаменитых литературных героев с не менее знаменитым философом, бывшим другом графа Эссекса, волей королевы ставшим его заклятым врагом и обвинителем, и с его братом.

Кстати, третье написание фамилии – Guyldensterne – грубо говоря, золотая корма/задница – может указывать на известную гомосексуальность как Фрэнсиса, так и Энтони. Этот намек мы тоже не должны пропустить. Тем более что гомосексуальность братьев Бэконов секретом не является. В 1586 году Энтони, будучи в Нормандии даже был арестован за гомосексуализм и приговорен к смерти, но избежать преследования ему помог Генрих Наваррский, (будущий король Франции Генрих IV). Стоит ли об этом, скажете вы. Стоит, потому что сексуальная девиация братьев может стать одним из кирпичиков их идентификации с героями пьесы. У братьев Бэконов было общее прозвище – Golden lads – Золотые ребята (см. книгу Daphne du Maurier «Golden lads»). Ну, ребята и бог с ними – если не знать, что это часть названия одуванчиков на варвикширском диалекте. Полное название – golden lads and chimney-sweepers (золотые ребята и щетки для дымохода) – означает два времени жизни одуванчиков: их желтые цветы и их пушистые головки. Называя братьев Золотыми ребятами, современники имели в виду Щетки для дымохода, в духе грядущего Фрейда намекая на функциональную схожесть.

А теперь вернемся к началу пьесы, к моменту первой встречи Гамлета с Розенкранцем и Гильденстерном. Тогда мы не обратили внимания на то, как Гамлет назвал друзей: 1270-1… good lads how doe you both? (…добрые ребята, как вы живете оба?). Вот эти good lads теперь выглядят не так безобидно. Особенно, если взять вторые значения слов golden – золотой, благородный, – и good – хороший, благородный… Оказывается, они взаимозаменяемы в нашем случае, и Good lads Розенкранц с Гильденстерном на глазах превращаются в Golden lads, благородных братьев-одуванчиков Бэконов.

После определения героев через поддельные письма, выдержки из бэконовских эссе, и щетки для дымохода мы можем спокойно отбросить натянутые рассуждения на тему этой двойной фамилии, и ее связи с Розенкрейцерами. Особенность любого исследования в том, что первоначальные предположения часто оказываются неверными, но выводящими на верный путь. Хотя, вполне возможно, что и такая версия имеет право на существование. Оставим ее для подтверждения тем, кто считает Бэкона основателем этих тайных обществ, ипостасью вечноживущего Посвященного, известного в Истории как граф Сен-Жермен… Но это уже совсем другая тема.

Если вам кажется, что, занимаясь второстепенными персонажами, мы удаляемся от главного героя, то это заблуждение. Доказательства идентичности строятся на увязке окружения с центральной фигурой, и перекрестье связей все точнее определяет ее.

 

VI. КЛАВДИЙ ИЛИ КЛАВДИЯ?

 

Мы так и не вычислили, кого же имел в виду Шекспир под королем Клавдием. Как обычно, рассмотрим два варианта решения, два корня одного уравнения. Какой из них верный, сказать трудно, скорее всего, как это часто бывает в математике, оба они верны, но каждый – на своем отрезке времени. Рассмотрим первое решение, которое мы уже подготовили всем своим чтением.

Уильям Сэсил, единственный из приближенных королевы Елизаветы, умудрился на протяжении всей своей сорокалетней карьеры сохранить королевское расположение. Считается, что именно он, по сути, вел большую часть внешней и внутренней политики елизаветинской Англии и был, что сейчас называется, «ястребом», подталкивая королеву к самым жестким мерам по отношению к тем, кого он считал врагом Англии. В частности, твердая антистюартовская позиция лорда Берли и привела королеву Шотландии и Франции на эшафот.

Лорд Берли держал в своих руках государственные поводья, оставаясь при этом королевским министром (однако нет никаких сведений о том, что он когда-нибудь был в фаворе у Елизаветы как мужчина). Если еще учесть, что лорд Берли страдал подагрой и в конце жизни передвигался только на кресле-коляске, а имя Claudius происходит от claudus (хромать, ковылять), то вот вам и второй муж Гертрад. Хотя Полоний и король Клавдий выглядят как два разных персонажа и в некоторых сценах присутствуют вдвоем, но в прозе они между собой не разговаривают, и можно предположить, что перед нами – одно и то же лицо, называемое по-разному в зависимости от той ипостаси, в которой в данный момент это лицо находится – придворного или играющего роль императора. Доказательной силой обладает и первое имя Полония – Корамбис (двоедушный, прилюдно удвоенный). Вспомним и слова Гамлета, сказанные им актерам: «Тому, кто играет короля, я воздам должное»; вспомним и тот факт, что актер Полоний играл в университетском театре Юлия Цезаря.

На последнем факте нужно остановиться поподробнее. Пьеса Шекспира представляет собой то, что сегодня называется интертекстом. Для его понимания читать нужно не только саму пьесу, но и все произведения, на которые – явно или неявно – ссылается автор. Как вы, наверное, заметили, по мере сил мы это делаем. А значит, не должны пропустить и упоминание Юлия Цезаря, которого играл Полоний – мы сразу понимаем, что нужно обратиться к одноименной пьесе Уильяма Шекспира.

Пьеса «Юлий Цезарь», скорее всего, была написана в конце 1598 – начале 1599 годов. Первое упоминание о ее постановке относится к сентябрю 1599 года. Аникст отмечает: «Поэма эта была напечатана в 1601 году, но автор подчеркивает в предисловии, что он написал ее за два года до того, то есть в том же 1599 году». Напомним, что Уильям Сэсил умер 4 августа 1598 года. Он не был королем Англии, но правил ею. Шекспир выбрал для своей пьесы сюжет убийства Цезаря, которое свершилось перед самым заседанием сената, – сенаторы собирались утвердить Цезаря императором и тем самым превратить республику в монархию. Пока что совпадение не идеальное. Даже учитывая, что Шекспир вывел Цезаря старым и глухим, а Уильям Сэсил почти полностью оглох уже в 1590 году. Но если сделать короткий обзор остальных действующих лиц, то многое прояснится.

Почему-то считается, что «Юлий Цезарь» – трагедия. Однако если читать эту пьесу, зная описываемую ситуацию, то она оказывается комедией, точнее – сатирой. Чего стоит рассказ Каски о том, как Антоний предлагал Цезарю корону:

 

«Я видел, как Марк Антоний поднес ему корону; собственно, это была даже и не корона, а скорее коронка, и, как я вам сказал, он ее оттолкнул раз, но, как мне показалось, он бы с радостью ее ухватил. Затем Антоний поднес ее ему снова, и он снова оттолкнул ее, но, как мне показалось, он едва удержался, чтобы не вцепиться в нее всей пятерней»

 

Двое главных заговорщиков – Брут и Кассий – хотят убить Цезаря. Мозг заговора – философствующий, жадный и завистливый Кассий, которого Цезарь боится:

 

…если бы я страху был подвержен,

То никого бы так не избегал,

Как Кассия. Ведь он читает много

И любит наблюдать, насквозь он видит

Дела людские; он не любит игр

<…>

Такие люди вечно недовольны,

Когда другой их в чем-то превосходит,

Поэтому они весьма опасны.

 

Кассий, используя идеализм республиканца Брута, вовлекает его в заговор, чтобы использовать любовь народа к Бруту. Чтобы убедить Брута, он подбрасывает ему поддельные письма:

 

…Нынче ж ночью

Ему под окна я подброшу письма,

Как будто бы они от разных граждан;

В них напишу, что имя Брута чтится

Высоко в Риме, намекнув при этом

На властолюбье Цезаря туманно.

 

Не правда ли, эти фальшивые письма и любовь к чтению нам уже кого-то напоминают?

Кассий хочет убить не только Цезаря, но и Марка Антония, «цезарева любимца». Брут противится этому. Он «добрее» Кассия и убивает Цезаря за идею республики, в отличие от корыстного и завистливого Кассия. Брут милостив, он не только разрешает Антонию жить: «Коль Цезаря он любит, пусть умрет С тоски по нем», – но и позволяет тому выступить перед римлянами после убийства Цезаря. Умная и хитрая речь Антония изобилует ловушками для слушателей вроде:

 

Стон бедняка услыша, Цезарь плакал,

А властолюбье жестче и черствей;

Но Брут назвал его властолюбивым,

А Брут весьма достойный человек.

 

Своей речью Антоний настраивает римлян, только что приветствовавших убийц Цезаря, против Брута. (Нужно отметить, что речь Брута перед римлянами дана прозой, тогда как выступающий за ним Антоний говорит стихами). Война между Антонием и Брутом кончается победой Антония и самоубийством Брута. Перед поражением Брута ему два раза является призрак убитого им Цезаря, который предрекает своему убийце скорую гибель.

Итак, соединив все факты и спроецировав их на реальную ситуацию, мы можем предполагать, что в пьесе «Юлий Цезарь» рассказывается о смерти некоронованного короля Англии Уильяма Сэсила и о том, что к этой смерти причастны «Брут» граф Эссекс (бывший в детстве под опекой Сэсила) и «Кассий» Фрэнсис Бэкон (племянник Уильяма Сэсила). Как было на самом деле, мы не знаем – История свидетельствует, что Сэсил умер накануне своего 78-летия от болезней. Только Шекспир прозрачно намекает своими произведениями на то, что конец лорда-казначея кто-то ускорил. Но заговорщики так и не смогли воспользоваться смертью Цезаря-Сэсила – победу одержал хитрый Антоний («часть цезарева тела»), он же – сын Уильяма Сэсила, Роберт Сэсил. Именно этот горбатый «эльф» (или «херувим, видящий мысли короля») после смерти отца стал главным советником королевы Елизаветы.

Что касается очередности ударов, то по Шекспиру первый удар нанес Цезарю Кассий, а не Брут. И это важное замечание – оно помогает нам разобраться со смертью Полония в «Гамлете», или, хотя бы заподозрить того, кто на самом деле виновен в его смерти.

Племянник Уильяма Сэсила очень не любил своего дядю за то, что тот, несмотря на все просьбы и мольбы, пальцем не пошевелил, чтобы помочь ему, Фрэнсису сделать карьеру при дворе. Фрэнсис не любил своего двоюродного брата Роберта Сэсила за то, что тот сделал эту самую карьеру. Фрэнсис поставил на Эссекса, но после его падения переметнулся на сторону бывших противников.

Так кто же убил Полония в «Гамлете», если Цезаря в «Цезаре» убил Кассий (нанес первый удар)? Несмотря на разные имена и разные пьесы, герой в интертексте – один. Но – сделаем вид, что топчемся в нерешительности. Ответ уже не так важен. Главное – путь к нему, который мы проделали.

И все-таки, теперь мы можем утверждать, что Полоний изображал Юлия Цезаря не только на студенческой сцене. Он играл короля при дворе – и был убит (отравлен?) как император Клавдий.

 

Однако в этой неожиданной, но заманчивой и многое объясняющей версии есть одно затруднение, которое, кажется, сводит на нет всю нашу изобретательность. Как это ни печально для автора данного расследования, но король продолжает жить после смерти Полония. Именно король допытывается у Гамлета, где Полоний, и Гамлет отвечает, что на небесах. Рассмотрим еще один «царственный» вариант, на который намекают слова Гамлета «Прощайте, дорогая мать», обращенные к королю.

Имя Клавдий в пьесе появляется только в редакции 1604 года – и только один раз. Стоит ли уделять ему так много внимания? Думаю, стоит, – хотя бы ради полноты исследования. Тем более что с этим именем, оказывается, можно связать и нашу королеву.

Кроме императора Клавдия, о котором мы уже знаем, есть и другие кандидаты. Например, был еще Клавдий II, о котором мы помним в связи с праздником св. Валентина. Император издал указ о запрете на свадьбы и помолвки, когда у него возникли проблемы с набором солдат в армию. Священник Валентин тайно венчал влюбленных, за что и поплатился – был казнен 14 февраля. В «Гамлете» к этим событиям отсылает песенка Офелии «Назавтра Валентинов день...». В реальной жизни можно найти параллель с поступками Елизаветы, которая очень гневалась, когда ее фавориты и просто приближенные мужчины женились без ее ведома (Роберт Дадли, граф Эссекс, граф Саутгемптон, Уолтер Рэли и др.). Это первый, пока слабый намек на связь имени Клавдий с королевой Елизаветой.

Есть и второй, более сильный, который содержится в овидиевских «Фастах» (книга 4). Овидий (любимый и наиболее цитируемый Шекспиром античный автор) пишет:

 

Клавдия Квинт свой род выводила от древнего Клавса,

Был ее облик и вид знатности рода под стать.

И непорочна была, хоть порочной слыла: оскорбляли

Сплетни ее и во всех мнимых винили грехах.

 

Эта самая Клавдия Квинт (Пятая – почти Queen) попросила у богини о принародном чуде в доказательство ее непорочности, и та помогла ей – слегка потянув за канат, Клавдия сдвинула застрявшую в обмелевшей реке ладью. Таким образом, информация, заключенная в имени Клавдий, может указывать и на «девственницу» Елизавету, легко ведущую корабль своей страны, наказывающую при всей своей заявленной девственности неверных ей мужчин.

Что касается «заключенной» в имени хромоте, то королева с 1570 года страдала болезнью ног и хромала, что не скрывают исторические источники.

Здесь самое время еще раз вспомнить о той ремарке, объявляющей появление королевской четы. Enter Claudius, King of Denmarke, Gertradt he Queene. На самом деле, королеву зовут не таким трудным именем Gertradt. Просто в выражении Gertrad the Queene допущена – или предусмотрена? – опечатка: определенный артикль the разделен таким образом, что у королевы Gertrad появилась лишняя буква (t) и мужские признаки (he). Тут можно вспомнить присказку, ходившую во времена правления Джеймса I, короля-гомосексуалиста: «Елизавета была нашим королем, Джеймс стал нашей королевой».

Однако, не столь важно искажение имени королевы, – интереснее этот определенный артикль, который проставлен только перед королевой и легализует в монаршей чете только королеву, а неопределенный король Клавдий превращается лишь в титул, становится политическим телом, абстрактным носителем властных полномочий, тем самым государством, за которым, по ее словам, и была «замужем» королева Елизавета.

Конечно, имея на руках такие слабые доказательства, я не могу настаивать на своей точке зрения. Тому, кто приведет более убедительную версию, Шекспир скажет «спасибо» – все же автор творил для того, чтобы кто-нибудь когда-нибудь понял то, что он зашифровал.

 

VII. ЛАЭРТ И ОФЕЛИЯ – ПОДОБИЕ ПРАВДОПОДОБИЯ

 

У нас осталось два главных героя, которым нужно подыскать прототипы. Лаэрт и Офелия, брат с сестрой, дети Полония по версии Горацио. В прозе, как нам показалось, они представлены любовниками. Парадоксальная ситуация – сведений об этой паре очень мало, но именно эта нехватка информации позволяет очень быстро подобрать для них реальных кандидатов. Однако, это обманчивая легкость. На самом деле Лаэрт и Офелия – едва ли не самые трудные персонажи в смысле их идентификации. В этом великом произведении двоится почти каждый герой, и мы не будем так доверчивы. Рассмотрим обе гипотезы, которые приходят на ум при сравнении пьесы и реальности.

Начнем с той, которая кажется наиболее вероятной. Кажется, Лаэрт определен в прозе достаточно точно. Характеристика, данная ему Офелией, представляет собой перечень конкретных признаков. По ее словам Лаэрт – фальшивый Стюарт, укравший дочь своего хозяина, человек, склонный к гомосексуализму, носящий траву руту как геральдический знак.

На первый взгляд, этого более чем достаточно, чтобы соединить Лаэрта с графом Ратлендом. Имена типа и прототипа анаграмматически схожи – Laertes и Rutland; в первой редакции его имя Leartes (искусник) – а Ратленд был Master of Art (магистр искусств) двух университетов. Граф имел склонность к гомосексуализму и страдал от приобретенного сифилиса; он был назначен Управляющим Шервудского леса (Steward of Sherwood Forest).

Кстати, слова Офелии про фальшивого Стюарта (false Steward) А. Смирнов комментирует в шекспировском 8-томнике так: «Это лживый дворецкий...» – намек на какую-то балладу». На самом деле Офелия вспоминает о том, как началась династия Стюартов. В XIV веке в Шотландии правили Брюсы (BRAOSE, BREAUX, или BRUS – почти BRASSE!), и последним королем этой династии стал Давид II, сын Роберта I. Дочь Роберта Маргери вышла замуж за Уолтера Стюарта, 6-го Высшего Блюстителя Шотландии (Walter the Stewart, 6th High Steward of Scotland) – должность была такая, постепенно ставшая фамилией, поскольку передавалась по наследству. Именно сын Уолтера Стюарта и Маргери Брюс стал после смерти Давида II в 1371 году королем Шотландии Робертом II Стюартом.

Титул графа Rutland (какова бы ни была его истинная этимология) может быть представлен как земля руты (Ruta + land), и, наконец, граф женился на Елизавете Сидни, дочери Филипа Сидни и Фрэнсис Уолсингем и падчерице Роберта Эссекса. Филипа многие называют тайным сыном Елизаветы от испанского короля, который и стал его крестным отцом (между прочим, портретное сходство Филипа Сидни и Елизаветы Тюдор поразительное). К этой женитьбе относятся слова Офелии о геральдической траве руте – «для тебя и немного для меня» – Елизавета Сидни стала графиней Ратленд осенью 1599 года. Нелишне добавить, что Ратленд свидетельствовал в суде (triall) против Эссекса, и поединок Гамлет-Лаэрт, на который вызывает Гамлета Острик, есть отголосок этого суда и предательства (тот самый отравленный клинок Лаэрта).

 

Графа Ратленда некоторые исследователи считают не только кандидатом в Шекспиры, но и сыном королевы Елизаветы. За участие в восстании Эссекса он не был сурово наказан. Именно о королевском прощении сына престола, который в воскресенье 8 февраля шел вместе с Эссексом, могут говорить слова о Прощеном Воскресении.

Теперь к Лаэрту-Ратленду можно притянуть за уши и таинственного эпизодического Клавдио, который отдает фальшивые письма слуге для вручения их королю и королеве. Вот здесь нам и пригодится эта латинская хромота имени – у графа Ратленда были больные ноги (похоже, в те суровые времена хромали все)…

Но тут мы углубляемся даже не в область догадок, а просто в игру смыслов и ассоциаций, не имеющих ничего общего с расследованием. Достаточно сопоставить год рождения Роджера Мэннерса – 1576 год, и тот факт, что его предполагаемой матери в том году исполнилось 43 года – возраст для тех времен далеко не репродуктивный. (Ратленду вообще «не повезло» с рождением – и в Шекспиры он явно опоздал, как ни стараются доказать его авторство приверженцы версии Шекспир = Ратленд). С другой стороны, Ратленд (как Эссекс и Саутгемптон) после смерти отца находился под опекой Уильяма Сэсила, и это вполне можно считать условным отцовством «короля» Клавдия.

Отнюдь не хочу делать вид, что с Ратлендом-Лаэртом все ясно. Это правдоподобие, но вряд ли правда. Есть иной вариант, который мы рассмотрим чуть позже.

 

Что касается Офелии, то отношение автора к данному персонажу не очень хорошее. Это отражено даже в имени. Можно построить еще одну этимологическую конструкцию: Ophelia = Op(e) + Helios – открытая Солнцу. Но есть еще два варианта происхождения Ofelia, Ophelia: либо от offal (с XIV в.) – отбросы, либо от ophello – накопление, выгода. Второй вариант более достоверен, ведь сама Офелия укоряет себя за жадность, говоря о дочери хлебника, превращенной в сову. И, действительно, судя по обвинениям Гамлета, она лишилась девственности в обмен на обещания королевского отпрыска жениться на ней.

Можно согласиться с распространенным мнением, что имя Офелии позаимствовано из популярного в Англии пасторального романа итальянского писателя конца XV в. Саннадзаро «Аркадия», где его носит влюбленная пастушка Ofelia. По «совпадению» отец Елизаветы, воин и поэт Филип Сидни, не только был автором романа «Аркадия» (или «Аркадия графини Пембрук»), но и носил гордое прозвище Орфей. Роман Сидни «Аркадия» одноименный с романом Саннадзаро – самый сильный аргумент в пользу того, что Офелия-Елизавета получила свое имя от саннадзаровской пастушки.

«Утопление» Офелии в стихотворной части – еще одно иносказательное сообщение о соответствии Офелии и Елизаветы Сидни.

Деревом-символом Орфея считается ива. Ивами поросли берега реки Геликон, текущей вокруг Парнаса, и таким образом, ручей, в который смотрелись ивы, и в котором «утонула» Офелия, напевая свои песенки, есть копия Геликона. Вполне возможно, что Шекспир здесь говорит о претензиях Елизаветы Сидни на поэтическую преемственность (см. И. Гилилов, «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса») и о ее неудаче на этом поприще. Вспомним и то, что по одному из вариантов мифа об Орфее (Овидий Meтaм. XII), певец был растерзан менадами за его отрицательное отношение к культу Вакха. Голова Орфея доплыла до острова Лесбос, (дочь Елизавету поэты звали Лесбией) где и была захоронена. Голова продолжала пророчествовать из-под земли до тех пор, пока сам Аполлон не попросил ее замолчать, чтобы не мешать пророчествам Пифии. (Так и тянет провести параллель с обстоятельствами смерти и похорон Филипа Сидни, которые состоялись 8 февраля 1587 года, в день казни Марии Стюарт, и отличались невероятной пышностью. По официальной версии он умер 17 октября в Нидерландах от раны, полученной в бою, – почти за четыре месяца до 8 февраля!).

Орфей был первым смертным, вернувшимся из царства Аида – на этом возвращении во многом и основывались орфические ритуалы очищения души и возрождения к новой жизни. Еще одна историческая справка: реальным, а не мифическим автором орфических стихотворений считался поэт Ономакрит, живший в Афинах в правление уже знакомого Писистрата с его копьеносцами (spear) и с его рапсодами, переписывающими Гомера. Вообще, тема семейства Сидни-Пембруков-Ратлендов, и его отношения к шекспировскому проекту очень обширна, и требует отдельной большой работы, но сейчас мы не можем уделить этому достаточно внимания.

У читателя может возникнуть вопрос – отчего же отчим Гамлет ведет со своей приемной дочерью Офелией откровенно эротические разговоры? На это трудно ответить, оставаясь в рамках общепринятой морали. В те времена приемные дети вовсе не обязательно воспитывались приемными родителями. Сам Эссекс после смерти отца и при живой матери был отдан под опеку лорда Берли и жил в семействе опекуна какое-то время. Известно, что его юную падчерицу Елизавету после смерти ее отца воспитывала тетка Мэри Сидни-Пембрук, и нельзя с уверенностью утверждать, какие отношения были между девушкой и красавцем Эссексом – дочерне-отцовские или женско-мужские (пусть и платонические). Также известно, например, что отчим юной Елизаветы Тюдор адмирал Томас Сеймур питал к 13-летней падчерице далеко не отцовские чувства, и падчеридца не отказывалась от ухаживаний отчима, заставляя ревновать мачеху.

Если нас смущают эротические разговоры, то почему не смущает обещание Гамлета в случае женитьбы Офелии дать ей в приданое свое проклятие? Строго говоря, приданое мог дать либо отец, либо отчим, либо старший брат, либо опекун – лицо, ответственное за материальное положение юной Офелии.

В дополнение ко всему вспомним о наставничестве Горацио – в нем нет ничего удивительного, ведь к Елизавете Сидни сватался в свое время горбун Роберт Сэсил. Но в каких отношениях были дочь поэта и госсекретарь – История умалчивает.

 

 

VIII. ДЖОНСОН, КОТОРЫЙ МНОГО ЗНАЛ

 

Несмотря на все доводы, приведенные выше, что-то мешает нам принять уравнение Лаэрт и Офелия = граф и графиня Ратленды. Признаемся: наше доказательство имеет всего лишь две точки опоры – «титулообразующую» траву руту и пастушку Офелию. Остальное – догадки. Да и рута, откровенно говоря, слабое основание для категоричных выводов – Офелия приводит целый список трав, имеющих отношение к Лаэрту, и каждая из них может опровергнуть наше построение. Давайте вернемся к песням Офелии и поищем, нет ли более весомых аргументов в пользу выбранного уравнения? Вот, например, явные отсылы к балладам о Робине Гуде. Они подталкивают нас к очередной тропинке интертекстового лабиринта, и, значит, мы просто обязаны наведаться в легендарный Шервудский лес. К этому нас принуждает и звание графа Ратленда – Steward of Sherwood Forest (Управляющий Шервудского леса), пожалованное ему королем Джеймсом сразу после смерти королевы Елизаветы. На этот раз нашим проводником будет младший современник Шекспира, поэт и драматург Бен Джонсон.

Benjamen Jo(h)nson (1572-1637) – сын священника, умершего за месяц до рождения сына, пасынок каменщика, занимался торговлей, был солдатом в Нидерландах. В 1597 году уже писал пьесы для труппы Лорда-Адмирала, в том же году попал в тюрьму за пьесу «Остров собак». В следующем году – снова тюрьма и угроза казни через повешение за убийство на дуэли актера Габриэля Спенсера. Избежал казни как человек, владеющий латынью (такие люди приравнивались к духовенству!), но был лишен имущества и большого пальца руки. Бен Джонсон довольно критически отзывался о Шекспире, однако играл важную роль в этой, до сих пор не разгаданной игре.

А сейчас обратимся к неоконченой пьесе Бена Джонсона «The sad shepherd: or, a tale of Robin Hood» (Грустный пастух, или рассказ о Робине Гуде). Время написания неизвестно. Действие пьесы происходит в Шервудском лесу, в долине Бельвуар, где, как мы знаем, находится родовое гнездо Ратлендов – замок Бельвуар. Хозяин Робин Гуд и хозяйка дева Мэриан приглашают пастухов и пастушек поохотиться на оленя. Казалось бы, этого уже достаточно, чтобы утвердиться в нашем определении Лаэрта и Офелии как четы Ратлендов – они же хозяева Шервудского леса. В подкрепление приведем цитату из книги Ильи Гилилова «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса»:

«Известный английский историк литературы Ф. Г. Флей еще девяносто лет назад <…> идентифицировал главных героев пьесы с графом и графиней Рэтленд – Роджером и Елизаветой. Он отмечал, что определение Робина как «главного человека Шервудского леса, его хозяина» вместе с кажущимся многим непонятным упоминанием о Бельвуаре, прямо указывает на Рэтленда (управляющий королевским Шервудским лесом – его почетная официальная должность, а расположенный в нескольких десятках километров от леса замок Бельвуар – его родной дом) {Существенная топографическая деталь: Бельвуар и маленькая долина, которой он дал имя, расположен не на территории тогдашнего Шервудского леса, а в графстве Лейстер, за рекой Трент. И единственное, что связывает Шервуд и Бельвуар, – это Рэтленды, владельцы Бельвуара и управители Шервудского леса. Поэтому указание на «поэтов Бельвуарской долины» (где старинный замок был единственным очагом культуры) в пьесе, действие которой происходит в Шервудском лесу, может относиться только к Рэтлендам и их друзьям.}. Имя его «Леди, его Хозяйки» – дева Мариан – не могло быть отнесено Джонсоном к следующей (после 1612 года) графине Рэтленд, жене Фрэнсиса, имевшей нормальную семью и детей.

<…> В этой пасторали он (Джонсон – И. Ф.) вывел себя под именем Элкин, а также целую группу личностей, включая Елизавету, графиню Рэтленд, ее кузин Люси, графиню Бедфорд, и Мэри Рот, ее тетку Мэри, графиню Пембрук, и Томаса Овербери (все – поэты), а также старую графиню Сэффолк (в образе колдуньи) и ее дочь Франсис, интриговавших против Елизаветы Рэтленд».

Если Гилилов прав, то время, которое описывает Джонсон в «Грустном пастухе» – будущее по отношению ко времени наших событий. Фрэнсис, дочь графини Сэффолк, в 1606 году вышла замуж за 3-го графа Эссекса, сына Роберта Деверо, потом, влюбившись в Роберта Карра, фаворита короля Джеймса, она добилась развода с Эссексом. Считается, что эти ее интриги и показывает Джонсон в своей пьесе.

И главный контрдовод. Офелия поет о смерти милого Робина – уже свершившейся или грядущей. Но смерть Роджера Мэннэрса, графа Ратленда случилась в 1612 году, Фрэнсис развелась с 3-м Эссексом в 1613 году, тогда как нас интересует время не позднее 1604 года.

Если мы не нашли у Джонсона подтверждения нашим предположениям относительно Офелии и Лаэрта, то это не означает, что пьеса вовсе нам не пригодится. В ней имеется два интересных персонажа. Название пьесы «Грустный пастух…» определено одним из ее героев – пастух Eglamour (Игламур) грустит оттого, что его любимая Earine утонула два дня назад. На самом деле Иарин жива, но Игламур об этом не знает, все время ищет ее, спрашивая о ней у каждого встречного. Приведем самое начало пьесы (I. 1) – плач грустного пастуха:

 

Aeglamour.

 

Here! she was wont to goe! and here! and here

Just where those Daisies, Pincks, and Violets grow:

The world may find the Spring by following her;

For other print her aerie steps neere left:

Her treading would not bend a blade of grasse!

Or shake the downie Blow-ball from his stalke!

 

(Здесь! она привыкла гулять! и здесь! и здесь

Как раз где эти маргаритки, гвоздики, и фиалки растут:

Мир может найти Весну, следуя за ней;

Ее воздушные/надземные шаги не оставили иного следа:

Ее поступь не пригнула бы и травинки,

Или стряхнула головку одуванчика с его стебля!)

 

Сразу обращают на себя внимание несколько совпадений: Иарин утонула, но осталась жива; с ней связаны такие цветы как маргаритки и фиалки; само имя девушки – Earine – можно произвести от латинского earinus – весенний (на что и указывает Джонсон открытым текстом), однако есть еще одно слово, близкое к имени – earn – получать доход, прибыль, что сразу возвращает нас к ophello и, таким образом, перебрасывает мостик от пьесы Бена Джонсона «Грустный пастух» к пьесе Шекспира «Гамлет».

Можно начать строить и дополнительные гипотезы, если заметить, как перекликаются в последней строке слова SHAKE (трясти, потрясать) и STALKE (стебель, длинная прямая часть любого предмета) – почти SPEAR – копье, стрелка травы, побег растения. Головка одуванчика (иначе – щетка для дымохода) тоже говорит нам о многом – не одни братья Бэконы увлекались греческой любовью – мода на нее в аристократических кругах была весьма устойчива. Возможно, этот путь – тупиковый, однако при таких совпадениях трудно не поддаться соблазну и не сравнить. Здесь нельзя не отметить, что имя Earine вполне созвучно с сельскохозяйственным термином earing – колошение, выколашивание – что сразу приближает его и к сельскохозяйственной фамилии Shake + speare – осыпавшееся зерно из колосьев + колос. Не успеваем мы подумать о связи Иарин и самого Шекспира – уж не съязвил ли таким образом язвительный Джонсон? – как на изощренный ум приходит слово Erin – поэт. Ирландия, и уводит нас… Но Ирландию мы еще посетим – эту страну нельзя оставить без внимания хотя бы потому, что в пьесе Шекспира немало «ирландских» намеков. Грустного (или унылого) пастуха мы тоже вспомним, а сейчас вернемся на тропу Робина Гуда и еще раз попробуем взять верный след.

 

IX. ПАДЕНИЕ И СМЕРТЬ ГРАФА РОБЕРТА

 

Обратимся к двум уже упомянутым пьесам The Downfall of Robert, Earle of Huntington (Падение/крушение Роберта, графа Хантингтонского) и The Death of Robert, Earle of Huntington (Смерть Роберта, графа Хантингтонского). Эти пьесы были опубликованы в 1601 году, но в знаменитом дневнике Филиппа Хенслоу (главного менеджера труппы «Люди Лорда-Адмирала») за февраль 1598 года сделана отметка, что Энтони Мандею оплачена большая часть суммы за пьесу о Робине Гуде. Скорее всего, это должна была быть одна пьеса «Robins Tragedie», но из-за большого объема она была разделена на две части. Соавтором Мандея, как указывает Хенслоу, стал Генри Четтл (Henry Chettle), отредактировавший первую часть и дописавший вторую. В работе над пьесами Мандей и Четтл использовали поэму Майкла Дрейтона «Матильда, честная и целомудренная дочь лорда Фицуотера».

Хотя в этих пьесах и присутствуют мотивы народных баллад о Робине Гуде, но авторы отступили от привычного образа благородного разбойника, превратив его в аристократа, графа Хантингтонского. Современные литературоведы считают, что Мандей сделал акцент на обеспокоенности аристократии конца XVI века своим ухудшающимся положением, ущемлением ее интересов короной, духовенством, бюрократией. Но считать так, значит, ничего не считать. Нужно все-таки учитывать, что такие крупные пьесы в то время не писались просто так, на общие темы. Это почти всегда было откликом на важные (по мнению авторов) события, как правило, на дворцовые интриги, в которых участвовали различные группировки, борющиеся за близость к монарху. Да и автор пьес о графе Робине был не только писателем и переводчиком, но и, по совместительству, тайным агентом государства, и был близок к влиятельным кругам Англии. Свои «дипломатические» способности он применил и в «Трагедии Робина». Чтобы соблюсти политические приличия, Мандей «поставил» свою пьесу при дворе Генриха VIII, отца королевы Елизаветы. Он ввел в пьесу некоторых известных придворных Генриха, которые, по воле автора, играют в «Трагедии Робина». Так, например, роль монаха Тука у Мандея исполняет Джон Скелтон, наставник Генриха VIII, известный своей позицией твердого государственника. В первой части «Крушение Робина…» есть интересный момент (строки 2210-2220) – выйдя из роли монаха, «актер» Скелтон говорит, что сам король одобрил отступление от традиционного изложения истории Робина Гуда, и что он, Скелтон, контролирует это отступление. Таким образом, Мандей как бы заручился поддержкой фамилии Тюдор, то есть, царствующая Елизавета, дочь Генриха (еще раз как бы) взяла пьесу под свое покровительство.

Однако, «Трагедия Робина» выглядит с точки зрения лояльности довольно подозрительно. Бросается в глаза противоречивость изложения – все выглядит так, словно пьеса на коротком отрезке времени – от ее написания до публикации – подвергалась грубой редактуре, либо сами авторы, учитывая пожелания заинтересованных лиц, правили сценарий по мере его развития. Да и ситуация, положенная в его основу, похоже, быстро менялась. Но пора обратиться к самой пьесе и, хотя бы коротко, рассказать о ее сюжете и действующих лицах. Сразу дадим авторское представление о том, кто есть кто, и что должно случиться:

 

86 This youth that leads yon virgin by the hand

(Этот юноша, который ведет ту девственницу за руку)

(As doth the Sunne, the morning richly clad)

(Как Солнце – утро богато одетое)

Is our Earle Robert, or your Robin Hoode,

(Есть наш граф Роберт, или ваш Робин Гуд,)

That in those daies was Earle of Huntington.

(Который в те дни был графом Хантингтонским.)

90 The ill fac't miser, brib'd in either hand,

(Этот скряга со злобным лицом, взятка в каждой руке,)

Is Warman, once the Steward of his house,

(Есть Варман, когда-то управляющий его дома)

Who Judas-like betraies his liberall Lord

(Который, подобно Иуде, предаст его великодушного лорда)

Into the hands of that relentlesse Prior,

(В руки этого безжалостного Приора,)

Gilbert Hoode, uncle to Huntington.

(Гилберта Гуда, дяди графа Хантингтонского.)

95 Those two that seeke to part these lovely friends

(Те двое, которые стремятся разделить этих любезных друзей)

Are Elenor the Queene and John the Prince;

(Есть королева Эленор и принц Джон;)

She loves Earle Robert, he Maide Marian,

(Она любит графа Роберта, он – деву Мэриэн,)

But vainely: for their deare affect is such,

(Но напрасно: их нежные чувства таковы,)

As only death can sunder their true loves.

(Что только смерть может разлучить влюбленных.)

100 Long had they lov'd, and now it is agreed

(Долгое время они любили, и сейчас решено, что

This day they must be troth-plight, after wed.

(В этот день они должны обручиться, а потом пожениться.)

At Huntingtons faire house a feast is helde,

(В честном доме Хантингтона устраивается праздник,)

But envie turnes it to a house of teares.

(Но зависть оборачивает это домом слез.)

For those false guestes, conspiring with the Prior,

(Те ложные гости, сговаривающиеся с Приором,)

105 To whome Earle Robert greatly is in debt,

(Которому граф Роберт очень сильно задолжал,)

Meane at the banquet to betray the Earle,

(Намерены на банкете предать графа,)

Unto a heavie writ of outlawry.

(Предьявив тяжелое предписание об изгнании/обьявлении вне закона.)

 

Как видим, все представленные лица имеют к графу Роберту свои счеты. Лживый управляющий – а теперь судья Варман (false Steward, как его называет Робин), слуга двух господ, принимает подарки одной рукой от графа, другой – от приора. Королева Эленор добивается любви графа (она, как и Мэриэн, зовет его sweet Robin), ее сын принц Джон любит деву Мэриэн; родной дядя, приор хочет объявить графа вне закона, зная, что в этом случае титул и графство Хантингтонское перейдет к нему, приору. Это духовное лицо поддерживает преемственность с балладами о Робине Гуде, в которых благородный разбойник умирает от руки своей родственницы приорессы (настоятельницы монастыря) – та по его просьбе (Робин приболел) отворяет ему кровь, и герой гибнет от потери крови.

Как видим, пьеса начинается с того, что граф Роберт окружен врагами. Его дядя приор и Донкастер (ненавидит графа за «королевские амбиции»!) подкупают шерифа (он же – судья Варман), и тот объявляет Роберта вне закона. Кстати, слово, лежащее в корне титула Робина – hunting – означает не только охота, но и гонение, травля, так что мы можем читать название пьесы как «Крушение и смерть Роберта графа, подвергнутого травле, гонениям». (Сам титул реален, и реальный и граф Хантингтонский жил во времена Шекспира, но гонениям не подвергался).

Объявленный вне закона граф решает изобличить врагов. Он собирает всех на спектакль, приглашает рассаживаться, и читает монолог, в котором рассказывает историю своего падения и указывает на виновных. В конце он обещает:

 

…I will execute yee all, Ere any execution come at mee, (Runne away)

(…Я казню вас всех, пока кто-нибудь не казнил меня, (Убегают)

They ran away, so ends the tragedie.

(Они убежали, так кончилась эта трагедия).

 

Первая часть заканчивается вроде бы благополучно – восстановить свое положение Робину помогает король Ричард. Но враги не успокаиваются. Во второй части приор и Донкастер задумывают убить Робина. Они предлагают Варману помочь им, но тот, вдруг искренне раскаявшись, отказывает им. За этот отказ Варман поплатился жизнью – приор и Донкастер закололи Вармана его же кинжалом и представили Роберту эту смерть как самоубийство. Робин прячет тело своего верного слуги. Приор обещает Робину необыкновенный эликсир, возвращающий молодость. Робин в восхищении, он хочет предложить эликсир любимому королю Ричарду. Во время охоты, когда король почувствовал жажду, Робин зовет его в свой замок, чтобы угостить эликсиром. Но прежде, чем дать эликсир королю, он пробует его сам и понимает, что это – яд. Робин долго умирает, ведя длинные разговоры с окружающими, рассказывает, где тело Вармана, просит похоронить его рядом с собой.

Итак, вышедшие в 1601 году две пьесы Мандея основаны на истории графа Роберта, который подвергся травле со стороны завистников и погиб в результате их интриг. Как видим, эти пьесы пересекаются с «Гамлетом» в реальной истории падения и смерти Роберта графа Эссекса. Но мы обратились к «Трагедии Робина» для того, чтобы уточнить, куда же все-таки ведет робингудовская линия в «Гамлете». Бен Джонсон явно склонял нас к графу Ратленду, однако мы засомневались в таком решении. Теперь же, после знакомства с пьесами Мандея, наши сомнения только усилились. Идентификация мандеевского Робина с Эссексом приводит нас к заключению: все намеки Офелии на Робина Гуда относятся к принцу Гамлету – именно в нем, в sweet Robin, «вся ее радость».

Вспомним песенки Офелии. Она поет королеве:

 

How should I your true loue know from another one,

(Как отличу я вашего истинного любовника от кого-то другого,)

By his cockle hat and staffe, and his Sendall shoone.

(По его раковине на шляпе и жезлу, и его сандаловым туфлям)

 

Первая строка этой песни – прямая цитата из стихотворения Уолтера Рэли «As you came from the holy land of Walsingham» (Когда ты шел из святой земли Уолсингем) – там, в ответ на вопрос, путник отвечает: «How shall I know your true love, That have met many one» (Как отличу я твою истинную любовь, одну среди многих встреченных). Возможно, это всего лишь расхожий поэтический оборот того времени. Но ссылка на стихотворение Рэли дает нам название святой земли Уолсингем – намек на Фрэнсис Уолсингем, жену графа Эссекса и мать Елизаветы Сидни.

Вторая же строка песенки Офелии говорит о раковине на шляпе этого возлюбленного – символе воды, который, по принятой нами «мифологии», относит возлюбленного Гертруды-Елизаветы к роду Марии Стюарт. Как мы знаем, граф Эссекс был фаворитом стареющей Елизаветы, и для тех, кто считал его ее сыном, всегда было трудно объяснить, зачем «мать» на глазах у придворных изображала отнюдь не материнскую любовь к «сыну». Теперь, зная (точнее – полагая), что он был сыном другой королевы, мы можем позволить нашим историко-литературным героям быть любовниками, или изображать таковых.

Офелия поет и о том, кто умер. Вот две строки, которыми начинаются и заканчиваются причитания Офелии о том, кто ушел и уже не вернется:

 

2938 Oph. For bonny sweet Robin is all my ioy.

(В красивом сладком/любимом Робине вся моя услада.) 

<...>

2948-9 God a mercy on his soule, and of all Christians soules

(Бог смилостивится над его душой, и над всеми христианскими душами.)

 

Последняя строчка – прямая цитата из смертного приговора, вынесенного Эссексу. Первая же строка – цитата из ирландской песенки, но сейчас нам важен этот «милый Робин» – так звала Елизавета своего Роберта Дадли, так она звала потом его пасынка Роберта Деверо, графа Эссекса, так звали графа Роберта Хантингтонского королева Эленор и его возлюбленная Мэриэн.

В заключение хочется представить творчество самого Роберта Эссекса – хотя бы для того, чтобы «услышать» голос и настроение героя того времени:

 

Happy were he could finish forth his fate

In some unhaunted desert, most obscure

From all societies, from love and hate

Of worldly folk; then might he sleep secure;

Then wake again, and give God ever praise,

Content with hips and haws and bramble-berry;

In contemplation spending all his days,

And change of holy thoughts to make him merry;

Where, when he dies, his tomb may be a bush,

Where harmless robin dwells with gentle thrush.

 

Счастлив был он, если бы мог закончить его судьбу

В некоей безлюдной пустыне, полностью скрытый

От всех обществ, от любви и ненависти

мирского народа; тогда мог бы он спать в безопасности;

Потом просыпаться/бодрствовать снова, и воздавать Богу хвалу

За удовольствие от ягод боярышника, и шиповника и ежевики;

В созерцании проводящий все его дни,

И перейти от благочестивых мыслей к тому, чтобы стать веселым;

Где, когда он умрет, его могилой может быть кустарник,

В котором безвредный Робин/дрозд живет с нежным/кротким дроздом

(Либо, что позволяет with после глагола:

безвредный Робин живет кротким дроздом/обитает в кротком дрозде).

 

Выходит, все-таки, что Офелия скорбит о Робине (который очень похож на Гамлета-Эссекса), и при этом любит своего Лаэрта. Кажется, мы опять увязли…

 

X. АХИЛЛ И ПОЛИКСЕНА

 

Увлекшись судьбой Робина Хантингтонского, мы забыли о его любимой деве Мэриэн, дочери лорда Фицуотера (Fitzwater). Обратите внимание – приставка Fitz всегда добавлялась к фамилии незаконнорожденного сына короля. Получается, что в жилах отца Мэриэн (и у нее самой) течет королевская кровь. (Это может быть всего лишь совпадением, но на всякий случай отметим вторую половину фамилии – water). Как видим, уже одна фамилия девы Мэриэн пробуждает наш уснувший было интерес к ее шекспировскому двойнику – девице Офелии и ее прототипу, которого мы до сих пор не угадали.

Перед нами стоит непростая задача – найти в реальной жизни человека, имеющего отношение к королевской фамилии, дочь которого имела близкие отношения с Робертом Эссексом. Только в случае удачи мы можем говорить о разгадке личности Офелии, а заодно и Лаэрта. Казалось бы, задача поставлена некорректно, поскольку мы знаем, что Роберт Эссекс был женат на Фрэнсис Уолсингем, вдове Филипа Сидни. Спрашивается, какую еще особу женского пола мы должны искать, полагая, что граф Эссекс с точки зрения супружеской верности вне подозрений? Однако не будем идеалистами… В аналлах Истории (в той малой части, что оказалась в нашем распоряжении) на гладкой супружеской биографии Эссекса обнаружились две маленькие шероховатости. Попробуем за них зацепиться.

Есть полезная книга, отрывок из которой просто необходимо здесь привести. Это «Мистрис Давенант – смуглая леди шекспировских сонетов» А. Эйксона (1913 г.). Правда, мы должны предупредить доверчивого читателя, что господину Эйксону слишком уж доверять не стоит. В подтверждение сошлемся на мнение Валентины Флоровой, которая в предисловии к собственному переводу фрагмента книги замечает: «Работы А. Эйксона, достаточно известные в начале ХХ века, в настоящее время практически утратили своё положительное научное значение… Однако можно сказать, что они сохранили отрицательное значение: общая ошибочность критического подхода, состоящая в «притягивании за уши» фактов биографии к фактам творчества, явственно сказывается на сомнительности выводов». Несмотря на такое предупреждение, – а, оно, как вы поняли, в полной мере относится и к нашей работе – мы все же рискнем заглянуть в эту сомнительную книгу. У нас нет иного выхода, хотя бы потому, что только здесь обнаружился указатель, в какую сторону двигаться заблудившимся исследователям. Итак, цитата:

«В начале 1598 года он (Джордж Чэпмен – И. Ф.) издал свой перевод семи книг гомеровской «Илиады», весьма заискивающе посвятив его графу Эссексу; после этого Шекспир создал «Троила и Крессиду», где пародировал Гомера и высмеивал Чэпмена. Эту пьесу никогда не играли на публичной сцене, для которой она изначально создавалась. Она игралась, как минимум, однажды, частным образом, в «Блэкфрайерсе», для графа Эссекса и его друзей. Ее постановка была снята по требованию Эссекса. Хотя Шекспир часто забавлялся обыгрыванием политических двусмысленностей, равно касающихся заговора и действия его драм, ни одну из параллелей не очертил он так осязаемо, как в этой пьесе, предназначенной, прежде всего, для осмеяния Чэпмена, но кстати предлагающей предостережение графу Эссексу. Вся речь Улисса в 3 сцене III акта, начинающаяся словами: «Есть страшное чудовище, Ахилл, – Жестокое забвенье» была увещанием Шекспира к Эссексу отказаться от сварливого отношения, которое он в это время лелеял в себе по адресу Королевы, а также предупреждением ему, что Сесил и его шпионы знали все о его незаконных отношениях с некоторыми придворными леди. Друзья Шекспира и Эссекса хорошо знали, что Сесил со своими приспешниками в своих попытках развести Эссекса с Королевой не могли бы использовать более эффективного оружия, чем эта информация. <…> Сесил увидел, что Королева прознала о любовных делах Эссекса, и, несомненно, это знание вконец ожесточило ее сердце против него. Маловероятно, что Шекспир ступил бы на такой тонкий лед без поддержки Саутхэмптона или других друзей Эссекса, которые, очевидно, побуждали передать вытекающий отсюда совет их лидеру.

Узнав о постановке «Троила и Крессиды» и о шекспировском искажении сюжета, Чэпмен немедленно издал еще одну книгу «Илиады» (18-тую), которую назвал «Ахиллов Щит», и также посвятил ее графу Эссексу. В своем посвящении семи книг гомеровской «Илиады» он сравнивал Эссекса с Ахиллом, расхваливая его «ахилловы добродетели». Эта личностная параллель, уже проведенная Чэпменом, послужила опорной точкой для пьесы Шекспира. Какую бы обиду ни почувствовал Эссекс от отнесения пьесы к себе, он больше сердился бы на Чэпмена, чем на Шекспира... Характерный недостаток такта у Чэпмена проявился в его глупой попытке оправдаться с помощью публикации «Ахиллова Щита» со вторым посвящением Эссексу».

 

Прервем цитату, чтобы проверить версию Эйксона, которому, как мы помним, доверять не рекомендовано. Для этого обратимся к пьесе Шекспира «Троил и Крессида». Дата ее написания неизвестна. Впервые напечатана в 1609 году. Точно установлено лишь то, что пьеса была создана не позднее 1603 года. Мы можем предположить, что пьеса была написана до 1601 года – судя по ее комедийному характеру, автор еще не знает, чем закончится для ее главных героев эта история. А герои, как вы догадываетесь – все те же… В доказательство – несколько фрагментов (перевод Т. Гнедич).

Хитрый Улисс доносит царю греков Агамемнону:

 

…Смотрите:

Вот наш Ахилл, краса и слава греков,

Наслушавшись восторженных похвал,

Тщеславен стал, самодоволен, дерзок,

Над нами он смеется. С ним Патрокл;

Лениво дни проводит он в постели

И шутит зло.

Насмешник дерзкий, он забавы ради

Изображает нас в смешном обличье,

Он это представлением зовет.

Порою он, великий Агамемнон,

Изображает даже и тебя

<…>

Крикливым, скудоумным болтуном,

Произнося гиперболы смешные,

И что же? Грубой этой чепухе

Ахилл смеется, развалясь на ложе,

И буйно выражает одобренье,

Крича: «Чудесно! Это Агамемнон!

Теперь сыграй мне Нестора!..»

<…>

И что ж! Тогда болезни лет преклонных

Осмеивают оба силача:

Одышку, кашель, ломоту в суставах

И дрожь в ногах, и, глядя на Патрокла,

Со смеху помирает наш герой…

 

Или – умный шут Терсит («безобразный и непристойный грек»), которого Ахилл переманил у Аякса, поучает наивного Ахилла:

 

«Вот кто умен, так это Улисс и древний Нестор, ум которого начал покрываться плесенью прежде, чем у твоего дедушки выросли ногти. Они управляют вами, как парой быков, заставляя распахивать поля войны».

 

Аякс дает Агамемнону характеристику Ахилла, притворившегося больным:

 

«Болен-то он, положим, болен, но болезнь-то львиная: от гордости сердца. Если вы хотите польстить ему, можете называть эту болезнь меланхолией; но, клянусь вам, это просто гордость. А почему? Чем это он так гордится? Пусть он объяснит нам причину своей гордости».

 

Ахилл размышляет о своем пошатнувшемся положении:

 

…Как же это так?

Да разве стал я жалок или беден?

Мы знаем, что покинутых Форгуной

И люди покидают. О своем

Паденье мы в глазах друзей читаем

Скорей, чем сами чувствуем его.

<…>

Чуть поскользнешься - и любовь людская

Теряет равновесие мгновенно

И умирает падая. Но я

С Фортуной дружен. Всем я обладаю,

Чем до сих пор по праву обладал.

Так что ж могли они во мне заметить,

Дающее им право перестать

Ко мне с почтеньем прежним относиться?

 

И самое для нас главное – упрек Улисса Ахиллу:

 

Уж известно,

Что в дщерь Приама ты влюблен.

<…>

Твои сношенья с Троей

Затрагивают и тебя и нас.

Ведь, сам ты понимаешь, подобает

Ахиллу победить не Поликсену,

А Гектора. Ведь даже юный Пирр

Смутится духом, коль пойдет молва

И станут петь все греческие девы:

"Ахилл сестрою Гектора пленен,

Зато Аяксом Гектор побежден!"

Прощай! Я говорю, тебя жалея:

Уж лед трещит под тяжестью твоею!

 

Итак, Ахилл действительно влюблен – и влюблен в дочь Приама, царя Трои. Вернемся к книге Эйксона – может быть, он знает, кого спрятал Шекспир под маской Поликсены:

«В «Троиле и Крессиде» Шекспир представил Ахилла дующимся в палатке из-за раненого тщеславия и в то же самое время вовлеченного в любовную интригу с дочерью врага: все это точно соответствовало обстоятельствам жизни Эссекса в 1598 году. На несколько недель он удалился от двора, проводя свои дни в постели, симулируя болезнь; и в это же время его отношения с дочерью графа Нотингема – надежнейшего сторонника Сесила – стали печально известны».

К сожалению, в доступных нам главах книги Эйксон больше не касается этого персонажа. Что ж, во всяком случае, теперь нам известна фамилия «Офелии». Перед тем, как перейти к этой фамилии, замечу: пьеса «Троил и Крессида» в 1623 году была изъята из Содержания уже набранного Фолио, но страницы с ее текстом все-таки вошли в Фолио, хотя нумерация страниц была нарушена. Внимательный читатель, наверное, заметил, что в «Троиле и Крессиде» автор несколько иначе относится к ситуации (если это та же ситуация, что и в «Гамлете»). Издевательско-иронические интонации можно списать на время создания «Троила», когда трагедии еще не случилось. Но вот лагеря «греков» и «троянцев» отображены в двух пьесах зеркально. Ахилл – грек, Гамлет – троянец. Кажется, это повод для того, чтобы подвергнуть сомнению либо уравнение Эйксона Ахилл = Эссекс, либо наше Гамлет = Эссекс. Но есть и соломоново решение – усомниться в непреложности факта, что эти две пьесы писала одна рука. Несмотря на кощунственность такого предположения, оно еще напомнит о себе, когда мы будем рассуждать о стилометрии и об утроенном словаре Шекспира.

 

XI. ТРИ ДОЧЕРИ АДМИРАЛА

 

Итак, единственное, что нам пока известно – отцом девушки был Чарльз Говард, 2-й лорд Говард из Эффингема и 1-й граф Ноттингем, Лорд-Адмирал Англии (Charles Howard, second Lord Howard of Effingham and first Earl of Nottingham, Lord High Admiral of England, 1536 – 1624). Первый кузен королевы Елизаветы, в Истории он остался в основном как командующий английским флотом в сражении с испанской «Непобедимой армадой» в 1588 году. Вместе с графом Эссексом командовал экспедицией в Кадис (1596). В 1597 году стал графом Ноттингемским, а в 1599-м был назначен командующим над морскими и наземными военными силами Англии.

Три эпизода из его биографии нужно упомянуть особо:

В 1587 году он был специальным уполномоченным королевы на суде над Марией Стюарт и стал, наряду с лордом Берли, главным сторонником ее казни. Именно он и Берли убедили королеву подписать своей сестре смертный приговор.

В феврале 1601 года Лорд-Адмирал возглавил подавление восстания графа Эссекса.

В доме Лорда-Адмирала Джеймс Стюарт в 1603 году был объявлен королем Англии.

Этот человек был известен не только как воин, но и как покровитель театра. Под его патронажем была актерская труппа, называемая вначале Lord Howard’s Men, переименованная потом в Lord Admiral’s Men. С труппой сотрудничали такие известные драматурги как Кристофер Марло (были поставлены его «Тамерлан» и «Фауст»), Бен Джонсон, Джордж Чапмен. Ко времени публикации «Гамлета» (1603) Люди Лорда-Адмирала уступили свои ведущие театральные позиции труппе Lord Chamberlain's Men, где играл актер Шакспер, и патроном которой был Джордж Карей, второй барон Хансдон (George Carey, the second Baron Hunsdon, 1547 – 1603), ближайший родственник Елизаветы – его бабушка Мэри Болейн была сестрой Анны Болейн, матери королевы. Джордж умер в 1603 году (пишут, что от ртутного отравления – последствия лечения сифилиса). Этот персонаж возбуждает наш интерес хотя бы в силу его родственных связей: Джордж Карей был двоюродным братом Летиции Кноллис, матери Роберта Эссекса, а старшая сестра Джорджа Карея Кэтрин вышла замуж за Чарльза Говарда, графа Ноттингемского. Такие вот переплетения генеалогических ветвей – Роберт Эссекс был племянником как Чарльза Говарда, графа Ноттингемского, так и Джорджа Карея, барона Хансдона. Оба дяди в составе 25 пэров присутствовали на суде над Эссексом и Саутгемптоном.

Жена графа Ноттингема, Кэтрин ведала королевскими драгоценностями и была ближайшей подругой Елизаветы – королева доверяла ей самые интимные тайны. С одной из таких тайн связана трагико-романтичная легенда. Говорят, что у королевы Елизаветы и ее любимого Роберта графа Эссекса была договоренность. Королева дала Роберту кольцо с условием – если между ними произойдет размолвка, то граф должен передать королеве это кольцо как просьбу о прощении, и королева тут же простит его. Вот и в мрачные дни после суда над Эссексом, говорят сторонники любви престарелой Елизаветы и молодого графа, королева ждала, когда ей передадут кольцо. Видимо, когда ожидание превысило пределы королевского самолюбия, королева и «махнула платочком» – топор палача опустился. Ровно через два года, 25 февраля 1603 графиня Ноттингемская умерла. Говорят, Елизавета посетила свою умирающую подругу, и та будто бы созналась, не желая умирать во лжи, что приговоренный граф просил ее передать кольцо королеве, но она не выполнила просьбу племянника. Якобы, выслушав признание, королева пришла в ярость, схватила умирающую женщину за грудки и трясла ее до тех пор, пока та не испустила дух. Последние слова королевы своей подруге были: «Бог, может быть, и простит вам, но я не смогу никогда!». Через месяц умерла и Елизавета. (К слову, по воспоминанию герцога Бирона, посла Генриха IV, Елизавета 12 сентября 1601 г. показала ему череп казненного любимца, который она хранила в шкафчике – и показала с улыбкой!)

 

Но – ближе к нашей теме. Кэтрин подарила своему мужу пятерых детей – трех дочерей и двух сыновей. Это осложняет поиск – нам нужна всего одна дочь графа Ноттингемского, которую мы могли бы связать с графом Эссексом. А в доступных нам источниках никаких дополнительных сведений нет. Не можем же мы полагаться на оперу "Роберто Деверо" Доницетти (1837, Неаполь, либретто С. Каммарано по Ф. Ансело). Там мы встречаем «оперное» обращение с историей – королева Елизавета I любит Роберто, графа Эссекса, а тот тайно увлечен почему-то женой почему-то своего друга герцога Ноттингемского почему-то Сарой. Обыгрывается история с кольцом, все кончается смертью главного героя, потому что Сара не передает кольцо королеве.

К сожалению дочери Лорда-Адмирала оставили не очень заметный след в Истории – да и последняя любовь графа Эссекса тоже не упоминается в хрониках. Поэтому сейчас мы будем гадать, надеясь, что кто-нибудь более сведущий в елизаветинской истории предложит недостающие факты и либо подтвердит, либо опровергнет наши домыслы. Но и для гадания требуется хотя бы намек. Примем за него одно скупое упоминание в Devereux Family: Robert Devereux associated with Elizabeth Southwell; born: abt 1566/7; сhildren: Walter Devereux (Роберт Деверо имел связь с Елизаветой Соутвелл; родилась около 1566/7 г.; дети: Уолтер Деверо).

Но при чем тут какая-то Елизавета Соутвелл? – спросите вы. – Мы даже не знаем, в какое время Роберт «ассоциировался» с этой девицей. И при чем здесь Говарды-Ноттингемы? А вот при чем. Оказывается, дочь Чарльза Говарда, Елизавета вышла замуж за Роберта Соутвелла и, конечно же, стала леди Соутвелл…

Вроде бы, самое время ликовать, однако поостережемся ставить здесь восклицательный знак. В генеалогии Говардов значится: Елизавета Говард, дочь Чарльза Говарда и Кэтрин Карей, вышла замуж за Роберта Соутвелла (контр-адмирал в битве с испанской армадой), от которого имела троих детей. Сэр Роберт умер в октябре 1599 года, а за полгода до его смерти у Елизаветы родился сын Томас. Леди Соутвелл в 1604 году вышла замуж вторично – за Джона Стюарта, графа Каррика (John Steward, E. Carric). И все. Никаких намеков на то, что именно у этой Елизаветы Соутвелл был ребенок от Эссекса. (Единственный мостик к Офелии – второй муж по фамилии Стюарт – не к нему ли относятся слова о false Steward?)

Разочарованные вернемся к семье Southwell и внимательнее отследим родословную той Елизаветы, что имела ребенка от Эссекса. В другом источнике указано, что она родилась 8 февраля 1577 (а не 1567) года, ее родители – Ричард Соутвелл и его вторая жена Алиса Корнваллис. Сводным братом Елизаветы был сын Ричарда от его первой жены Бриджит Копли, известный религиозный поэт того времени Роберт Соутвелл. Эта фигура может увести нас далеко от нашей основной тропинки. Поэт, католический священник, брат возлюбленной графа Эссекса – он был казнен 21 февраля 1595 года за то, что тайно отправлял католические обряды – отпевал, крестил, венчал католиков. Почти св. Валентин, священник, казненный Клавдием II. Но дата его смерти – 1595 – слишком далека от интересующего нас времени, никаких данных о его сестре сверх уже имеющихся у нас нет – и нам лучше расстаться с этой интересной парой (особенно интересна дата рождения девушки – наверное, граф просто не мог пройти мимо той, что была рождена ровно за десять лет до казни Марии Стюарт). Отказаться от этого следа главным образом заставляет путаница дат в доступных мне генеалогических реестрах, – она не дает окончательной уверенности в том, что Елизавета Соутвелл 1577 и 1567 годов – одно и то же лицо… К тому же нам нужна дочь Говарда-Ноттингема, а не Соутвелла.

Вернемся к дочерям графа Ноттингема – Фрэнсис, Маргарет и Елизавете. Мы уже потеряли надежду выяснить, кто из них была возлюбленной графа Эссекса, мы готовы сдаться. В конце концов, разве так уж важен этот персонаж? Главное, убедителен сам факт, приведенный Эйксоном – убедителен потому, что в рамках выбранного нами метода он подтверждается пьесой «Троил и Крессида». Если мы уверены, что под именем Ахилла выведен граф Эссекс, то, вероятнее всего, отношения графа с одной из дочерей Ноттингема и послужили прообразом отношений Гамлета и Офелии. Конечно же, обидно бросать поиск, зайдя так далеко, – тем более что английские историки наверняка знают, какая из трех говардовских граций была увлечением Эссекса. А значит, нам стоит предпринять еще одну попытку – хотя бы затем, чтобы компенсировать наше незнание красотой предлагаемой комбинации. Пытаясь снять маску с Офелии, этой воистину великой романтической героини всех времен и народов, мы, конечно, кощунствуем, поскольку разоблачать идеалы есть дело неблагородное. Но читатель сам волен решать – верить или нет в наши доказательства. И все же, думаю, что читатель изрядно измотан предыдущими вариантами, и, в силу этой обесиленности, не в силах будет отказаться от следующего решения.

 

XII. НИМФА РУЧЬЯ ИВЫ

 

Мы до сих пор не обращали внимания на один важный эпизод – известие о смерти Офелии, которое принесла королева Гертрад. В русском переводе место смерти, которое указывает королева, нам мало о чем говорит:

 

Есть ива над потоком, что склоняет

Седые листья к зеркалу волны;

 

Можно подумать, этот поэтический образ создан только для того, чтобы подчеркнуть трагедию. Но английский оригинал выглядит (именно выглядит!) более содержательным:

 

3158 Quee. There is a Willow growes ascaunt the Brooke

3159 That showes his horry leaues in the glassy streame…

 

Здесь нам интересны в первую очередь выделенные прописными буквами два слова: Willow и Brooke (Ива и Ручей). Изучая баллады о Робин Гуде, в Lytell Geste я встретил указание, что Робин Гуд разбил свой лагерь в Рокингемском лесу (Rockingham Forest) на берегу Ручья Ивы (Willow Brook). Тот факт, что Willow Brook действительно существовал, поначалу заставил исследовать его окрестности в поисках хоть каких-нибудь следов Офелии. Пользы от этих блужданий было немного – выяснилось только, что Ручей Ивы протекал возле замка Fotheringay, в Большом Зале которого была обезглавлена Мария Стюарт. Fotheringay Castle считался священным местом (Sacred Place), что заставляет нас вспомнить сцену убийства Приама у алтаря Зевса. Родилось довольно неприятное подозрение, что смерть Офелии в Ручье Ив и смерть Марии Стюарт в замке возле этого ручья могут оказаться одним событием. Но такое двойничество заставило бы сместить все события по временной шкале на десяток лет назад! Нужно искать другое объяснение, иначе так неожиданно возникший намек на уравнение Офелия = Мария Стюарт спутает нам уже почти готовый пасьянс.

Следующим ложным (но приближающем к истине!) шагом был упор на слове Willow. Вначале пришлось уделить изрядную долю внимания семейству Willoughby, и, хотя эта фамилия имеет отношение к Шекспиру, ничего интересного следствию это ответвление не принесло. Больше обнадежил перевод Willow на латынь – Salix или англизированное Saylies. Тут уже рукой подать до места рождения Роберта Сэсила, который появился на свет в Westminster, Salisbury, что сыграло свою роль в 1605 году, когда король Джеймс сделал Роберта графом Солсбери (earl of Salisbury). Можно попробовать трактовать Salisbury как спрятано/схоронено под ивами, но такая натяжка с фамилией слишком очевидна, и принимать ее за основу дальнейших рассуждений просто стыдно. И, тем не менее, обращение к Роберту Сэсилу оказалось очень продуктивным. Давая краткую биографию этого исторического персонажа, мы опустили важную, как сейчас оказалось, деталь. В 1589 году Роберт Сэсил женился на Елизавете Брук, дочери Уильяма Брука, лорда Кобхэма (William Brooke, 5 B. Cobham).

Вот это интересное созвучие – Willow Brooke и William Brooke – заставило насторожиться. Да и сама фамилия оказалась знакомой не только по жене Роберта Сэсила. Дело в том, что одна из дочерей графа Ноттингема Фрэнсис (Frances Howard, born Abt. 1569 in Effingham) 27 мая 1601 года вышла замуж за Генри Брука (Henry Brooke) 6-го барона Кобхэма, сына все того же Уильяма Брука. В 1603 году Генри Брука вместе с Уолтером Рэли обвинили в заговоре против Джеймса и приговорили к смерти, которая была отложена и последовала в Тауэре 24 января 1619 года.

Но еще важнее то, что до Генри Брука у Фрэнсис Говард уже был один муж. Генри Фицджеральд, 12-й граф Килдэр (Henry FitzGerald,12 E. of Kildare), 1562 года рождения происходил из могущественного рода, управлявшего Ирландией на протяжении многих веков. Генри Фицджеральд и Фрэнсис Говард поженились 22 февраля 1590 года. В том же году у них родилась дочь. Граф Килдэр умер в Ирландии 1 сентября 1597 года, – по одной из версий он умер от горя через несколько дней после гибели двух своих молочных братьев.

Итак, теперь мы имеем некоторое основание для выбора. Из трех дочерей Чарльза Говарда, графа Ноттингема «подозрительнее» всего Фрэнсис Говард, графиня Килдэр, баронесса Кобхэм. Выстраивается следующая цепочка:

Фрэнсис потеряла своего первого мужа в 1597 году, накануне кульминации внутриполитической борьбы партий Сэсила-Говарда и Эссекса.

Второй раз она вышла замуж через три месяца после казни Роберта Эссекса, – и фамилию ее второго мужа Шекспир сделал тем самым Ручьем, в котором «утонула» несчастная Офелия.

И самое главное: титул графов Килдэров существует с 1316 года, когда король Эдвард I наградил им за верную службу Джона Фицджеральда, барона из Офаллы (John FitzGerald, 6th Baron of Offaly). И сегодня к графству Килдэр с запада примыкает графство Offaly (Ophaly). Наверное, стоит упомянуть, что Фрэнсис Говард родила свою дочь Бриджит именно в Offaly (провинция Leinster).

На данный момент, как нам кажется, бедная Офелия все-таки обрела свою реальную «модель». Ею оказалась Фрэнсис Говард, дочь графа Ноттингема, и вдова двух своих мужей – Генри Фицджеральда (вот откуда ирландские аллюзии и само имя Офелии) и Генри Брука (семейство William Brooke, в котором «утонула» Фрэнсис сразу после смерти Эссекса). Между этими замужествами она успела полюбить врага своего отца, графа Эссекса, и увидеть его падение и смерть (история св. Валентина, которого полюбила дочь его тюремщика, оказывается, очень уместна).

Мы не должны забывать, что Офелия имеет отношение к королю. По ее словам, она – «дочь короля» (1603) или «дочь хозяина» (1604). Как быть с этим заявлением? Игнорировать его нельзя, но и объяснить очень трудно. Мы находимся в положении Штирлица, вынужденного придумать, откуда взялись его отпечатки на чемодане с русской рацией. Его версия совершенно неубедительна, но, тем не менее, литературный Мюллер ею удовольствовался – видимо, Штирлиц был ему просто симпатичен. Если читателю симпатична наша версия Офелии-Говард, он будет снисходителен и к нашей попытке объяснить ее королевскую принадлежность.

А попытка эта основана на трех фактах:

Отец Фрэнсис, Чарльз Говард был первый кузен королевы.

Во время спора Эссекса с королевой, которая игнорировала его предложения по ирландскому вопросу, оскорбленный граф повернулся к Ее величеству спиной. Оскорбленная Елизавета дала ему пощечину. Оскорбленный граф схватился за меч и потянул его из ножен. В этот момент между графом Эссексом и королевой встал Чарльз Говард, граф Ноттингемский. Не эта ли ситуация пародийно обыграна в «Гамлете», когда Полоний, прячущийся за гобеленом, зовет на помощь, испугавшись, что Гамлет убьет королеву?

Не слишком ли вместителен Полоний? – усмехнется скептический читатель. На эту закономерную усмешку мы можем ответить лишь тем, что Полоний в «Гамлете» имеет отношение к актерам. Его представление труппы почти полностью цитирует указ короля Джеймса, изданный сразу после его вступления на английский престол. Этим указом король дарует расширенные полномочия труппе «Люди Короля» (бывшие «Слуги лорда Чемберлена»), в которой служил Шекспир. Полония можно представить Карабасом актерской труппы, но эта характеристика больше относиться к графу Ноттингему, патрону труппы «Люди Лорда-Адмирала», чем к Уильяму Сэсилу.

Тогда имя Корамбис (прилюдно удвоенный) вмещает в себя и Сэсила и Говарда, а роль короля Клавдия они играют поочередно. Впрочем, определение Клавдия есть самое слабое место нашего исследования, и мы это признаем без смущения. В любой теории всегда присутствует один-два парадокса, неразрешимых в рамках старой парадигмы. Но именно эти парадоксы являются теми точками, с которых и начинается строительство новой, более общей теории, включающей в себя старую, как частный случай.

Будем помнить и то, что любой новый факт может перевесить все, до него найденное и уложенное. Стоит английским историкам заявить, что Эссекс любил вовсе не Фрэнсис – и все рухнет. Что ж, наберемся терпения и будем ждать их приговора нашим находкам. (Хотя, и сами земляки Шекспира могут не знать истины – например, в "Dictionary of National Biography" заявлено, что Фрэнсис вышла замуж за Роберта Соутвелла, а ее сестра Елизавета – за Генри Фицджеральда).

После того, как эта глава уже была написана, обнаружились новые сведения. Георг Брандес в книге «Шекспир. Жизнь и произведения» сообщает: «В 1598 г. Эссекса обвинили в том, что он находится в интимных отношениях одновременно с четырьмя придворными дамами (Елизаветой Соутвелл, Елизаветой Бридж, миссис Рассел и леди Мэри Говард)». И что теперь прикажете делать бедному на источники исследователю? Елизавета Соутвелл у нас уже раздвоилась, Бридж и Рассел нам не встречались вообще, а Мэри Говард мы не встречали в числе дочерей Чарльза Говарда. Новый поиск дал очень мало, но все-таки в The Clopton Chronicles мы нашли следующую строчку: Mary Howard, of Effingham, born Abt. 1574 in Effingham, County Surrey; died 1614. Эта строчка относится к четвертой дочери Чарльза Говарда и Кэтрин Карей, которая почему-то не фигурирует в большинстве известных мне семейных хрониках Говардов из Эффингема. Другой информации о Мэри я не обнаружил, что вовсе не означает ее отсутствия. Будем надеяться на то, что кто-то ею обладает.

Конечно, это не опровергает уравнения Офелия = Фрэнсис Говард – почему бы ей не быть пятой при такой любвеобильности графа? Но теперь мы должны признать, что вопрос о том, как звали Офелию, остается открытым. Елизавета Сидни, Елизавета Говард или Елизавета Соутвелл, Фрэнсис или Мэри Говард – сам ряд имен показывает, насколько трудна идентификация литературных персонажей – особенно если это исторически второстепенная фигура.

 

XIII. ГАМЛЕТ ЗНАЕТ ЛАЭРТА КАК САМОГО СЕБЯ

 

После того, как мы обнаружили для Офелии еще (по-меньшей мере) один прототип, нам придется вернуться к Лаэрту, чтобы найти правдоподобную замену графу Ратленду. Честно говоря, фигура Ратленда всегда вызывала у меня недоверие – слишком уж он был молод в исследуемые нами времена. Лаэрт же выглядит ровесником Гамлета. В поисках ответа нам придется подробнее остановиться на его биографии.

Мы встречаемся с Лаэртом уже во второй сцене первого акта (автор – Горацио). Он просит короля отпустить его во Францию, откуда он приехал на похороны старшего Гамлета. Король соглашается, и Лаэрт спешит на корабль. В сцене 3, прощаясь с Офелией, он уговаривает ее не верить любовным признаниям принца Гамлета. Вошедший Полоний дает сыну последние наставления, и, когда тот уходит, подтверждает правоту Лаэрта в отношении Гамлета. Второй акт открывается странным разговором Полония со своим слугой Рейнальдо – Полоний дает слуге поручение пошпионить во Франции за Лаэртом. С этого момента Лаэрт исчезает из пьесы и появляется только в пятой сцене четвертого акта, когда он с толпой сподвижников врывается в королевский дворец:

 

...молодой Лаэрт с толпой мятежной

Сметает стражу. Чернь идет за ним;  <...>

Они кричат: «Лаэрт король! Он избран!»

Взлетают шапки, руки, языки:

«Лаэрт, будь королем, Лаэрт король!»

(перевод Лозинского)

 

Этот эпизод в контексте всего, что мы уже знаем, должен привлечь наше внимание. Но пока идем дальше: минуя встречу безумной Офелии с ее возлюбленным Лаэртом, сразу попадаем в седьмую сцену того же четвертого акта, где король и Лаэрт договариваются об убийстве Гамлета. Затем следует схватка Лаэрта с Гамлетом в открытой могиле Офелии, затем их дуэль и смерть обоих героев.

Нужно отметить важный факт: если я не ошибаюсь, Гамлет и Лаэрт ни разу не встречаются друг с другом в прозаических вставках – все их общение происходит только в стихах Горацио. Кстати, можно сказать, что Лаэрта в прозе нет вообще – его реплики в разговоре с Офелией настолько отрывочны, что не поддаются метрической оценке! Отсюда вытекает подозрение, которое мы и попытаемся подкрепить некоторыми наблюдениями.

Итак, Лаэрт врывается во дворец с требованием вернуть ему отца. При этом он явно претендует на «должность» короля, он уже избран своими соратниками. Королева пытается утихомирить буяна: «Calmely good Laertes.» (Тише, благородный Лаэрт). И Лаэрт реагирует совершенно неожиданно:

 

2860-1 That drop of blood thats calme proclames me Bastard,

(Вот та капля крови, которая тихо провозглашает меня незаконнорожденным,)

2862 Cries cuckold to my father, brands the Harlot,

(Объявляет рогоносцем моего отца, ставит клеймо шлюхи)

2863 Euen heere betweene the chast vnsmirched browe

(даже здесь, между целомудренными/чистыми бровями)

2864 Of my true mother.

(Моей честной/настоящей матери.)

 

Если вы за давностью нашего расследования забыли, о чем идет речь в этом отрывке, напоминаю: королева Елизавета, разозлившись на Летицию Кноллис, мать Пенелопы и Роберта Деверо, пообещала всенародно заклеймить ее как шлюху (whore), а ее мужа, графа Лейстера – рогоносцем (cuckold). В истории конца елизаветинской эпохи есть лишь одно событие, которое могло отразиться в эпизоде восстания Лаэрта (в редакции 1603 года его еще нет!). Это, как вы уже догадались, восстание графа Эссекса.

 

Второй интересный момент – подготавливая почву для своего плана по устранению Гамлета, король играет на тщеславии Лаэрта:

 

 

…Здесь был,

Тому два месяца, один нормандец;

Я видел сам и воевал французов;

Им конь – ничто; но этот молодец

Был прямо чародей…

 

Лаэрт

 

И это был нормандец?

 

Король

 

Нормандец.

 

Лаэрт

 

Ручаюсь головой, Ламонд.

<…>

Я с ним знаком; то в самом деле перл.

И украшение всего народа.

 

Король

 

Он о тебе признался

И дал такой блистательный отчет

В твоем искусстве мастерской защиты,

Особенно рапирой…

 

(Пер. М. Лозинского)

 

В редакции 1604 года этот таинственный эпизодический герой носит говорящее имя Lamord (Смерть). Если воспринимать пьесу Шекспира как художественное произведение, то данная фигура драматургически не оправдана – неужели «одноразовый» персонаж введен только для того, чтобы объявить Лаэрта великолепным фехтовальщиком? Но для нас этот Нормандец – француз, воин и близкий друг Лаэрта – еще один вклад в копилку фактов. Мы можем указать на единственную кандидатуру – Генрих Наваррский (французский король Генрих IV – номинально с 1589 г., признан Парижем в 1594 г., первый из династии Бурбонов). В октябре 1590 года Генрих Наваррский пишет письмо Роберту Эссексу с просьбой использовать его влияние на королеву, чтобы Англия помогла Франции борьбе с Испанией. Летом 1591 года Эссекс ведет небольшую армию добровольцев в Нормандию, на помощь Генриху. Во время этой непродолжительной акции Эссекс завоевывает симпатии Генриха IV и маршала де Бирона, становиться другом короля Франции, приобретает репутацию настоящего рыцаря и храброго воина.

Кажется, в лице Лаэрта мы обнаружили еще одного двойника. В литературе о «Гамлете» часто отмечается странная общность судеб Гамлета и Лаэрта, их «зеркальность», которую отметил сам Гамлет, сказав о Лаэрте: «в его судьбе я вижу отраженье своей судьбы». Теперь по-иному воспринимаются некоторые детали разговора Острика с Гамлетом о Лаэрте. Например:

 

3611 Cour. You are not ignorant of what excellence Laertes is

(Вы не лишены осведомленности, в чем превосходство Лаэрта).

3612+1 Ham. I dare not confesse that, least I should compare with

(Я не осмеливаюсь признаться в этом, менее всего я собираюсь равняться с)

3612+2 him in excellence, but to know a man wel, were to knowe himselfe.

(ним в превосходстве, но знать человека хорошо, означает знать себя).

 

Не кажется ли вам, что последняя фраза отправляет нас к платоновскому «Федру»: «Если я, Сократ, не знаю Сократа, то я забыл и самого себя»?

А чтобы еще лучше узнать Лаэрта, вернемся к разговорам Офелии. Ее робингудовские аллюзии уже привели нас к Роберту Эссексу. Теперь вспомним некоторые травы из гербария, который Офелия дарит Лаэрту, и которые остались без объяснений:

2927-8 Oph. There's Rosemary, thats for remembrance, pray you loue remember…

(Здесь розмарин, это для воспоминаний, прошу тебя, любовь, помни).

О чем Офелия просит помнить Лаэрта? Могу предложить только одно доступное мне объяснение. В Devereux Family указывается, что предки Роберта Деверо были выходцами из Франции (Нормандия), а еще точнее, из Розмара (Rosmar, Rosemar), который определил графский титул earl of Rosmare или Roumare.

Интересно и то, что Уолтер Деверо (1261 г. р.) женился на Маргери Де Брюс (Margery De Braose) (1281 г. р.) – это произошло в Херефордшире почти на сто лет раньше свадьбы основоположников династии Стюартов – Уолтера Стюарта и Маргери Брюс! Это – небольшая информация к false Steward, как назвала Лаэрта Офелия.

В алхимико-астрологической символике трав планетой розмарина было Солнце. Розмарин наряду с рутой применялся экзорцистами в своих ритуалах изгнания дьявола.

Можно по-новому взглянуть и на Руту: за желтые цветы ее называли a Sun herb – трава Солнца. Неудивительно, что Офелия советует Лаэрту-Солнцу носить траву Солнца как геральдический знак – все та же принадлежность к королевскому роду. Сама Офелия (дочь Чарльза Говарда и Кэтрин Карей) тоже имеет отношение к королевской фамилии и поэтому оставляет «немного» руты для себя. Но нужно учесть и способность руты исцелять от мучительной любви – может быть, Офелия имела в виду именно это ее свойство? В любом случае, руте совершенно не обязательно иметь отношение к Rutland.

Вспомним еще две названные Офелией травы: «There's Fennill for you, and Colembines» (Здесь укроп для тебя и водосборы). Мы уже делали робкое предположение о том, что эта пара трав символизирует Феникс и Голубя, спор о которых не утихает среди шекспироведов. Особенно глубоко исследовал этот вопрос Илья Гилилов в своей известной книге «Игра об Уильяме Шекспире, или Тайна великого феникса». Теперь и мы вмешаемся в этот спор и поделимся своими соображениями.

Гилилов считает, что героями поэмы Роберта Честера «Жертва любви или плач Розалины» были Елизавета Сидни и Роджер Мэннерс. Этой поэме, в которой говорится о смерти любовной пары Phoenix and Turtle, посвящено много работ, но исследователи так и не пришли к единому мнению. Если встать на нашу точку зрения, то в этом японском саду становятся видимы некоторые, скрытые до сих пор от взора, камни. День Пепла, в который был казнен Эссекс, заставляет провести небольшое расследование. Мы не будем расшифровывать всю поэму – достаточно понять заявку, представленную автором на титульном листе, чтобы, с учетом уже известных фактов, сделать вывод о теме поэмы.

Гилилов строит свою гипотезу Ратленд = Шекспир главным образом на новой датировке честеровского сборника, относя его публикацию к 1612 году. Однако, Борис Борухов в статье «Подарок Честера и революция Джонсона» очень просто и, в то же время, доказательно «возвращает» сборнику как его «законный» год рождения – 1601, так и год его переиздания – 1611.

1601 год есть главная дата нашего исследования. В его начале был казнен Роберт Эссекс, последний фаворит королевы Елизаветы. Если читать титульную информацию, держа этот факт в уме, то выходит следующее (альтернативный перевод выделен мною – И. Ф.):

 

LOVES MARTYR: or, ROSALINS COMPLAINT.

(ЖЕРТВА/МУЧЕНИК ЛЮБВИ/ПРЕДАНИЕ МУЧЕНИЧЕСКОЙ СМЕРТИ ВОЗЛЮБЛЕННОГО: или НЕДОВОЛЬСТВО/ЖАЛОБА РОЗАЛИНЫ/ВОЗБУЖДЕНИЕ УГОЛОВНОГО ДЕЛА РОЗАЛИНОЙ)

Allegorically shadowing the truth of Loue,

(Аллегорически затененная правда о Любви,)

in the constant Fate of the Phoenix

and Turtle.

(В этой постоянной/неизменной судьбе/гибели Феникса

и Голубя.)

A Poeme enterlaced with much varietie and raritie;

(Поэма сплетена с большим разнообразием и редкостью;)

now first translated out of the venerable Italian Torquato Caeliano, by Robert Chester.

(Сейчас впервые переведена с почтенного/древнего итальянского Торквато Челиано Робертом Честером.)

With the true legend of famous King Arthur the last of the nine Worthies, being the first Efsay of a new Brytish Poet: collected out of diuerse Authenticall Records.

(С истинной легендой известного короля Артура последнего из девяти героев (древности – И. Ф.), которая является первой пробой нового Британского Поэта: собрано из различных достоверных записей/протоколов/свидетельских показаний.)

To these are added some new compositions of seuerall moderne Writers whose names are subscribed to their seuerall workes, vpon the first subiect viz. the Phoenix and Turtle.

(К этому прибавлено несколько новых композиций известных современных писателей, имена которых подписаны под их известными работами на главную тему Феникс и Голубя.)

 

Mar: — Mutare dominum non potest liber notus.

(Марциал: – Сменить господина не может известная книга / Сменить возлюбленного не может известная распутница)

 

LONDON

Imprinted for E. B.(Напечатано для Эдварда Блаунта)

1601

 

Вот еще одно свидетельство из этого сборника:

 

ROSALINS COM-

PLAINT, METAPHORI-

cally applied to Dame Nature at a Parlia-

ment held (in the high Star-chamber) by the

Gods…

(Возбуждение уголовного дела Розалиной, метафорически применимое к Матери Природе при поддержке в парламенте (в высшей Звездной палате) Богами).

 

Таким образом, выбранный нами путь ведет к тому, что тайна честеровского сборника есть тайна любви Феникс-королевы Елизаветы и казни ее Голубя (Turtle-dove – любимый, возлюбленный!), Роберта Эссекса. Нужно, наверное, уточнить имя Rosaline – Розалины, а не Розалинды, как привычно пишут наши шекспироведы. Это имя с нашей точки зрения образовано из Rose, Rosa – роза, символ Англии, и line в значении происхождение, родословная.

Немного об авторе сборника. Личность Роберта Честера (Robert Chester), «переводчика» этой поэмы «с древнего итальянского» – то есть с латинского! – всеми исследователями искалась и находилась среди современников Шекспира. Предлагаю обратить внимание на тот факт, что в XII веке существовал английский переводчик Роберт из Честера, переводивший алхимические тексты с латыни на английский. Сама поэма сделана, как заметил Антон Нестеров («Алхимический Феникс Шекспира»), в виде трактата по алхимии. Возможно, что за именем «переводчика» скрывался другой человек, и намек на него содержится в самой фамилии переводчика – ведь Chest означает класть в гроб...

Издание 1611 года уже посвящено некоему Джону Солсбери – вроде бы реальному, но ничем не примечательному человеку. Ничем, кроме совпадения этой фамилии с титулом Роберта Сэсила, графа Солсбери с 1605 года. Прибавьте сюда лукавство, с которым посвящение написано:

 

TO THE HONORAble, and (of me before all other) honored Knight, Sir John Salisburie…

(Благородному, и (мною прежде всех прочих) чтимому рыцарю, Сэру Джону Солсбери…).

 

А в обращении к читателю автор заявляет, что на сочинение этой поэмы его сподвигли «не борьба за Трою, не убийство Приама или падение Дидоны, не похищение Парисом Елены, не победы Цезаря или изнасилование Лукреции, – но одно лишь сладостное воображение». Как мы уже догадались, на все указанные автором темы писал г-н Шекспир…

 

XIV. ОТОДВИНУТЫЙ ОТ НАСЛЕДСТВА

 

Трудно судить, насколько весомы вышеприведенные факты для того, чтобы убедить скептиков в верности уравнения Гамлет = Лаэрт. Но, тем не менее, мы видим, что этих персонажей пьесы объединяет одно историческое лицо – Роберт Деверо, граф Эссекс. Если еще вспомнить, что Эссекс и Фрэнсис (или Мэри) Говард приходятся друг другу троюродными братом и сестрой (а в пьесе Мандея Робин назван приемным сыном Фицуотера, что формально делает Робина и Мэриэн братом и сестрой), то они еще точнее накладываются на пару Лаэрт – Офелия

Судя по отношениям внутри этого «треугольника», отношения реальных влюбленных были сложными. Как заботливый брат Лаэрт уговаривает Офелию не поддаваться чарам Гамлета. Гамлет относится к Офелии как к проститутке, сама Офелия говорит, что отдала свою честь в обмен на обещания жениться, но после соития возлюбленный стал относиться к любимой презрительно. Наш герой двоится так же, как и пьеса: Лаэрт-Эссекс – герой поэтической части, образ, написанный Горацио-Сэсилом для нового короля (при котором все участники эссекского восстания были не просто реабилитированы, но и объявлены героями). В отличие от Гамлета, у Лаэрта много явных признаков, по которым можно узнать Эссекса – возможно, Шекспир создал этого персонажа в качестве «ложного аэродрома», отвлек на него внимание врагов – Сэсила, Бэкона и других, оставшихся после смерти Елизаветы у власти. Лаэрт – видимая сторона главного героя, его официальный образ, тогда как Гамлет – его скрытая от непосвященных сторона, которая и несет основную нагрузку политической и литературной тайн.

Удвоение героев в «Гамлете» Шекспира можно объяснить, если вспомнить, что первого «Гамлета» написал Томас Кид около 1588 года. Только что казнена Мария Стюарт – и, скорее всего, в пьесе Кида под принцем Гамлетом, жаждущим отмщения за смерть своего «отца», подразумевался сын Марии король Шотландии Джеймс. Но в новом времени, после новой трагедии Шекспир использовал пьесу Кида как носителя собственной информации о последних событиях. Естественно, старые герои получили новых прототипов, но и призраки старых не ушли, и даже кое-где продолжают выступать на первый план, отчего у читателей иногда двоится в глазах.

Если кому-то все эти «странные сближения» покажутся надуманными – то должен сознаться, что они действительно таковыми кажутся, несмотря на то, что выбраны, как самые вероятные из ряда более правдоподобных, но менее вероятных. Внимательный читатель уже давно заметил, что наш путь не прям – мы блуждаем в лабиринте, построенном Шекспиром. Но найти и убить Минотавра – не наша цель. Мы находим удовольствие в том, чтобы оставить наши следы в каждом найденном нами ответвлении, нацарапать нехитрые надписи «Здесь был…» на стенке каждого тупика. Наша цель – путешествие и все впечатления с ним связанные. Вообще-то, оно может быть бесконечным, но усталость накапливается, прибывающие варианты начинают мешать друг другу, картина, прояснившись было, снова затемняется. Это означает, что пора сворачивать наши поиски.

Мы покинули Гамлета в тот момент, когда у него в прозе-реальности остались два выхода – в сцене на кладбище и разговор с придворным Остриком перед поединком. Тем, кто внимательно читал историческую часть, уже ничего не нужно объяснять, но ради композиционной целостности вкратце соотнесем с реальностью и эти сцены. Начнем с последней.

Острик (хитрые, лживые уста) запутанным слогом сообщает, что король поставил заклад на голову Гамлета – шесть берберийских коней против шести французских рапир. Мелькают палачи, пушки, тюрьма, суд. В предстоящем испытании или суде (triall) Гамлет должен противостоять вовсе не Лаэрту, но самому королю. В разговоре фигурирует опережение на три удара. Гамлет настойчиво советует Острику не снимать шляпу в его, принца, присутствии. Гамлет знает, что Острик – шпион воды.

А вот исторические параллели.

Суд приговорил графа Эссекса как государственного изменника к смертной казни через повешение и четвертование принародно, однако королева заменила все это на отрубление головы. Голова Эссекса (как и Марии Стюарт) была отрублена с третьего удара.

Шесть французских рапир могут иметь двоякий смысл: в заговоре Бабингтона существовал план убийства Елизаветы – ее должны были заколоть шпагами шесть дворян; либо имелись в виду шпаги шести главных заговорщиков – после казни Эссекса, 5 марта были приговорены к смерти пятеро его сподвижников: Sir Christopher Blunt, Sir Charles Danvers, Sir John Davies, Sir Gilly Merick, and Cuffe. Суд, состоявшийся в Westminster Hall возглавили Лорд-Адмирал, лорд Хансдон и Роберт Сэсил. Все пять приговоров были приведены в исполнение.

Что касается шести коней и пушки, вероятен следующий ответ – в то время пушку тянули шесть лошадей в упряжке, и именно так к дому Эссекса была подтянута артиллерия, после чего осажденные сдались.

Гамлет так настойчиво советует Острику надеть шляпу, потому что ее уже не обязательно снимать перед бывшим графом, государственным изменником – так, тюремщик Марии Стюарт после вынесения ей смертного приговора уже не обнажал в ее присутствии голову.

Конечно, Острик – фигура эпизодическая, и его определить почти невозможно – и вряд ли нужно. Единственно, что побуждает нас к такой попытке – то, как Гамлет назвал этого придворного: this water fly. В диалоге Гамлета с Остриком есть сильный акцент на словах carriage и carry, что может указывать на Роберта Карея (Robert Carey/Cary, 1 E. Monmouth), младшего брата Кэтрин Карей, жены Лорда-Адмирала. Именно Роберт Карей первым прискакал в Эдинбург к Джеймсу Стюарту с вестью о смерти Елизаветы Тюдор. Однако, шекспировский Острик очень молод, чего не скажешь о Роберте Карее. По фонетической иронии судьбы Джеймса на его пути в Лондон к английскому трону сопровождал его юный фаворит Роберт Карр (Robert Carr), будущий граф Сомерсет.

«Пусть будет» – последние слова Гамлета в реальности. Эссекс казнен. Однако пьеса была опубликована уже после смерти королевы Елизаветы, в самом начале царствования Джеймса VI & I Стюарта. А это значит, что мы вправе поискать в тексте реалии «новой» эры – или, хотя бы, границу, момент перехода власти из рук в руки.

Появление короля Джеймса-принца Фортинбрасса в Англии и его воцарение описано только в стихотворной части, в пьесе Горацио – прозу уже писать некому, поскольку к этому времени Гамлет-Эссекс уже мертв. Вся часть пьесы, написанная ямбом, есть не что иное, как версия произошедшего, которую сочинил и представил новому королю Фортинбрассу-Джеймсу противник Гамлета-Эссекса Горацио-Сэсил. Тот самый, которого Эссекс обвинял в продаже Англии испанцам и получении испанского пенсиона.

Осмелюсь предположить, что в разговоре двух могильщиков, а потом и могильщика с Гамлетом заключено свидетельство Шекспира о смерти королевы Елизаветы. Стихотворные похороны Офелии – всего лишь прикрытие, дымовая завеса, скрывающая политическую некорректность автора. Судя по всему, сцена на кладбище – анахронизм. В ней происходит смешение времен, автор внес туда события, произошедшие уже после казни Эссекса – в частности и смерть Елизаветы, сразу после которой и последовала первая публикация Гамлета. Это о Елизавете-протестантке говорит шут как о той, кого нельзя хоронить по христианскому обряду, потому что она своевольно искала спасения собственной души (почти дословное изложение первого протестантского принципа). Елизавета не имела права быть похороненной как христианка, поскольку была отлучена от церкви папой римским. Когда Гамлет с черепом Йорика в руках говорит о некоей Леди, которая, несмотря на ее грим в дюйм толщиной, «кончит таким лицом» – он говорит о королеве Елизавете, перенесшей в молодости оспу, и всю оставшуюся жизнь носившей толстый яичный грим на лице и на открытой части груди, который к старости королевы достиг толщины в полдюйма.

На причину смерти королевы шут-могильщик тоже намекает. Вода, которая утопила великую леди, очень похожа на короля Джеймса, не пожелавшего ждать естественной смерти английской королевы. Историки отмечают, что королева Елизавета была в свои 70 лет довольно здоровой женщиной, и могла прожить еще несколько лет – а при ее запрете на упоминание Джеймса в качестве наследника, у того были вполне обоснованные сомнения в своем будущем.

Я не хочу сейчас подробно обосновывать свое особое мнение, но, после изучения текста «Гамлета» и тех исторических событий, что легли в его основу, мне кажется, что Елизавета знала, кто станет ее наследником. Во всяком случае, до определенного момента она считала, что лучшая кандидатура – Роберт граф Эссекс, сын Марии Стюарт, храбрый и честный молодой человек, которого она приблизила к себе. Однако она не учла его честолюбивых устремлений, конфликтного характера (некоторые современники говорили, что в самые кризисные моменты Эссекс напоминал сумасшедшего), и, конечно, интересов отца и сына Сэсилов. Эта семья, в которой, будучи опекаемым, когда-то жил юный Эссекс, сделала все, чтобы поменять отношение королевы к ее любимцу на противоположное. Не думаю, что заговор против Эссекса обошелся без участия его старшего брата Джеймса Стюарта, которому вовсе не хотелось всю жизнь оставаться провинциальным королем. Сыграли хитрые политики (или политиканы) именно на самолюбии Эссекса, подтолкнув его на ряд опрометчивых шагов, приведших наследника английского престола к эшафоту. Об этом и сказал в своей пьесе господин Уильям Шекспир, зашифровав ключевые моменты для верности. И он не мог иначе, поскольку в период создания пьесы были живы все враги Эссекса – и король Джеймс, и Роберт Сэсил и Фрэнсис Бэкон – и даже Уолтер Рэли, который дает нам повод обратиться к самой интригующей сцене «Гамлета».

 

 

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

 

ЗА КУЛИСАМИ

 

 

I. МОГИЛЬЩИК: ПЕРВОЕ ПРИБЛИЖЕНИЕ

 

Могильщик – если не ключевая, то очень значимая фигура. Мы чувствуем, что этот персонаж, не участвующий в основной интриге, все же говорит о многом. Но его сообщение можно понять, только определив, кем был могильщик в реальной жизни. В нашей примерочной есть два костюма – пусть читатель сам решит, какой из них придется впору нашему шуту.

Возможно, Уолтер Рэли появляется в «Гамлете» два раза. Первый раз его можно угадать в самом начале, в роли Марцелло, судя по его полномочиям, начальника охраны, судя по имени – поэта, к тому же друга или напарника Горацио-Сэсила. Крик сокольничьего, которым Марцелло приветствует Гамлета, отсылает нас к одному из символов Рэли – соколу (так назывался корабль, капитаном которого Рэли впервые участвовал в походе в Америку).

Второй раз мы встречаемся с Рэли-Марцелло на кладбище. В каком месте, и в каком обличье? – спросите вы. Отвечу, но вначале повторю – эта сцена кроме всего прочего интересна и тем, что в ней смешиваются прошлое и будущее, рассказывается о событиях, которые произошли уже после смерти Гамлета. Но такова логика необходимой преемственности поэзии и прозы в одном тексте. Если у Горацио заявлена смерть Офелии, то в прозе под видом похорон Офелии (которая лишь подразумевается читателем) рассказывается о похоронах королевы Елизаветы, умершей спустя два года после смерти Гамлета-Эссекса. Это не столько художественно-необходимая вставка, сколько политический памфлет автора на событие, случившееся перед публикацией, и видимо вписанное в текст, который при его регистрации в 1602 году выглядел иначе.

Есть еще одно более позднее событие, которое автор также включил в текст. А именно – Уолтер Рэли был по приказу Джеймса арестован 16 или 19 июля 1603 года, а 19 ноября того же года осужден на смерть и посажен в Тауэр. И когда шут-могильщик на вопрос Гамлета, давно ли он здесь, отвечает, что из всех дней в этом году он начал в день рождения молодого Гамлета, то появляется повод соотнести события и текст. Нам на руку играет и тот факт, что в редакции 1603 года фраза о дне рождения Гамлета отсутствует – автор еще не знал, чем кончится дело Рэли, а, возможно, оно еще и не началось, хотя признаки скорого падения появились сразу после смерти Елизаветы – Джеймс хотел сместить Рэли с его поста еще до похорон королевы.

Итак, мы считаем, что у Эссекса было два дня рождения – один настоящий, тот самый, когда Мария Стюарт родила близнецов – между 16 и 24 июля (точной даты пока не установлено), и второй официальный – 19 ноября. Именно полное совпадение обеих дат в случае с Рэли позволяет если не утверждать, то обоснованно предположить, что шут-могильщик и Уолтер Рэли – одно и то же лицо.

Шут постоянно играет словом to lie – лежать/лгать – а имя Rawleigh звучит как грубая, сырая ложь, и у Рэли есть стихотворение под названием «The Lie» (Ложь). Шут находится в могиле и ведет с Гамлетом хитрый разговор о том, что это его могила – Рэли же, как мы помним, после смертного приговора был объявлен умершим для мира. А если вернуться к самому началу сцены, к разговору двух шутов, там есть примечательное рассуждение о том, кто прочнее строит – the Mason, the Shypwright, or the Carpenter (каменщик, корабельный мастер, или плотник). Сохранился документ, составленный по заказу Уолтера Рэли, в котором есть перечень профессий, нужных для колонизации Америки. В числе других там указаны Shipwrights, Masons, Carpinters... Вполне возможно, что и верный ответ – прочнее всего строит могильщик – относится к тонкому издевательству над колонизатором Рэли. Просто нужно вспомнить, что английская колония, которую он организовал на американском континенте в Роаноке, через год была найдена пустой – колонисты словно растворились, и считалось, что все были убиты индейцами. Дома, построенные колонистами, остались нетронутыми…

Возвращаясь к вероятной причине ареста Рэли: вспомним, что королева в дни своей расположенности к сэру Уолтеру называла его Water (производное от Walter)... А «утопила» королеву, по словам могильщика, некая Вода. Можно совместить обе версии и предположить, что Рэли (Капитан королевской охраны, близкое к телу королевы лицо!) действовал по указке короля Джеймса, и потом был изолирован под предлогом участия в испанском заговоре – хотя с испанцами более тесно был связан Роберт Сэсил (его даже обвиняли в получении испанских денег). Может быть, в ложном обвинении Уолтера Рэли сыграл свою роль давний эпизод его биографии – он побывал в плену у испанцев и, по одной легенде, чтобы получить свободу предлагал свои услуги в качестве испанского шпиона…

При всем при этом никаких доказательств версии отравления королевы Уолтером Рэли в моем распоряжении нет. Да и сам Рэли как прототип шута-могильщика выглядит не очень убедительно. К тому же у Истории, как мы уже сказали, есть еще один кандидат в шуты.

 

II. САМЫЙ УЧЕНЫЙ ДУРАК

 

В качестве главного аргумента в идентификации могильщика как Уолтера Рэли мы приняли сообщение, что из всех дней в году он начал в день рождения принца Гамлета. Возможность двусмысленного прочтения in the year – в году или в этом году позволила нам сделать те спекулятивные выводы, которые мы сделали. И этой спекуляции способствовало совпадение дат ареста и приговора Рэли с двумя датами рождения Роберта Эссекса. Но фраза из всех дней в году – обычная для английского языка, и, скорее всего, искать в ней подвоха не следует. Тем более что есть и другое решение, которое кажется лишенным подобных натяжек. Церемонии знакомства не потребуется – мы уже встречались с этим историческим лицом, но теперь посмотрим на него под иным углом зрения. Начнем все с той же ключевой фразы:

 

3334-5 Clow. Of the dayes i'th yere I came too't that day that our last king Hamlet ouercame Fortenbrasse.

(Из всех дней в году я пришел к этому в тот самый день, когда наш последний король Гамлет победил Фортинбрасса)

<…>

3337-9 …it was that very day that young Hamlet was borne…

(…это было в тот самый день, когда родился молодой Гамлет…)

 

Если мы считаем, что Гамлет – один из близнецов, рожденных Марией Стюарт на острове озера Лохлевен, то день его рождения – в 20-х числах июля 1567 года – однозначно выводит нас на известное историческое событие и на известного участника этого события. Правда, его участие было чисто формальным – за субъекта в силу его малолетства приняли решение другие люди. Как вы уже поняли, мы говорим о том дне, когда обессиленная родами Мария Стюарт отреклась от шотландского престола в пользу своего тринадцатимесячного сына Джеймса Чарльза Стюарта. А это значит, что Джеймс VI Стюарт начал свое царствование со дня рождения близнецов. Таково наше начальное условие для второго решения.

Возникает закономерный вопрос: при чем тут могильщик или дьячок, если речь идет о короле? Но мы уже отмечали странность слова Sexten, которое почему-то не угодило редакторам большого Фолио 1623 года – они превратили его в Sixeteene (шестнадцать). Вряд ли это обычная опечатка – одна буква заменена и три буквы добавлены! Резонность такой замены становится понятной, если учесть, что со сцены эти слова звучат почти одинаково. Но Фолио (шекспировский канон!) – это вам не первое («плохое») Кварто, которое, по словам исследователей, пираты записывали по памяти, заучивая пьесы на слух. Редакторы Фолио, конечно же, работали с текстами, и слуховая ошибка исключена. Наоборот, «опечатка» сделана как раз в расчете на «слуховую» ошибку зрителя, который не должен заметить подмены. Тогда можно предположить, что метаморфоза слова не случайна, и в ней повинен некий цензор. Напомню, что Фолио вышло, когда Шекспира уже не было в живых, но королю Джеймсу оставалось жить и править еще два года. Наверное, этому цензору не хотелось, чтобы в веках (а шекспировский проект задумывался на века, в этом нет сомнения) остались намеки, уравнивающие короля Джеймса и шута-могильщика. Можно даже попытаться угадать имя этого цензора – если вспомнить, что в Фолио была сделана вставка об амбициях, такой маленький кусочек философии, облагораживающий Розенкранца с Гильденстерном. Психология вряд ли принимается в расчет при строгих расследованиях, но в нашей игре и она может быть полноправной участницей. И вполне возможно, что эти правки при подготовке Фолио сделала одна рука – рука Фрэнсиса Бэкона. Однако это не повод для радости бэконианцев – будь Фрэнсис, как они полагают, автором, он бы не замазывал компромат после смерти Шекспира, а сразу избежал бы его. Во всяком случае, не вывел бы себя и своего брата Розенкранцем и Гильденстерном. Впрочем, если посмотреть на эту вставку под другим углом, то она могла быть сделана и для того, чтобы братья были точнее определены. Тогда Фрэнсис вряд ли был цензором или редактором Фолио. Такие вот кульбиты заставляет делать нашу логику г-н Шекспир…

Но чем же не угодило цензору, кто бы он ни был, слово Sexten (дьячок, пономарь, церковный сторож, и, в последнюю очередь, могильщик)? Видимо, тем, что в этом английском слове можно усмотреть составное латинское: Sex + teneo = Шестой + владеть и Sex + tener = Шестой + юный/с младых ногтей (для пущей важности можно добавить и Sextilis – Август, но это уже не принципиально). Само слово и для английского уха имеет ассоциации с шестеркой – Sextain – шестистишие, Sextan – шестидневная лихорадка. Но каким великолепным многоголосьем, теперь звучит фраза «могильщика», каким чудесным языковым ребусом она становится:

 

I haue been Sexten heere man and boy thirty yeeres.

(Я Шестым владетелем/Шестым с младенчества здесь с младых ногтей тридцать лет.)

 

А если слово heere прочесть как heir (наследник), то фраза вообще становится латино-английским дублем, заявлением этого Clowne о том, что он с младых ногтей является королем Джеймсом VI (Шестым!) Шотландским!

Пока «клюет», выловим из реки времени дополнительные факты. В 1598 году король написал небольшую книжку для своего сына, принца Генри – наставления будущему монарху о моральных основах королевской власти. Книжка была опубликована всего в нескольких экземплярах, но, как только Джеймс в 1603 году стал королем Англии, она тут же была переиздана большим тиражом и переведена на латинский, французский, немецкий, шведский языки. Слово Sexten появилось только в редакции « Гамлета» 1604 года – и мы можем предположить, что оно было отчасти связано с публикацией этой книги. Ведь книга называлась Basilikon Doron, что означает Царские дары. А слово Basilikarius означает церковный сторож, то есть Sexten!

Латинский язык, по собственным словам Джеймса, он освоил прежде своего родного. Он даже издал несколько книг на латинском. Отсюда и речь могильщика, в которую саркастичный автор ввел пародийные латинизмы типа argall (вместо ergo).

Религия была коньком Джеймса. Апофеозом этой любви стала знаменитая Библия короля Джеймса (King James the Bible). Для перевода Библии на английский король уже в 1604 году собрал 47 переводчиков. Библия Джеймса вышла в 1611 году и до сих пор является основной версией в англоязычном мире.

(Существует мнение, что в переводе Библии принимал участие и Шекспир. Это мнение основано на переводе 46-го псалма, в котором 46-е слово от начала – shake, а 46-е от конца – speare. В 1610 году, когда перевод Библии был завершен, Шекспиру исполнилось 46 лет. К этому наблюдению мы добавим, что перевод этого псалма выполнен довольно хитро. Взять хотя бы 10-ю строку: Be still and know that I am God: I will be exalted among  the heathen, I will be exalted in the earth (Будьте спокойны и знайте, что Я – Бог: Я буду возвышен среди язычников/варваров/атеистов, Я буду возвышен на земле). Дело в том, что в латинской Вульгате (как и в греческом варианте) не было этого будущего времени – там стоит прилагательное в сравнительной степени exaltabor (более возвышенный) – «Освободитесь и увидите что Я – Бог, более возвышенный в племени/народе, более возвышенный на земле». У переводчика не было необходимости вводить will (вспомогательный глагол, образующий будущее время), если, конечно, он не хотел назвать свое имя (Will – воля, желание, похоть, что Шекспир и обыгрывает в одном из сонетов).

Так же совершенно необязательно – и даже противопоказано! – слово heathen (язычник, варвар, не верящий в Бога), поскольку в греческом, латинском и русских переводах Библии на этом месте стоит в племени, в народе! (Латинский – in gentibus, русский (елизаветинский) – во языцех). Таким образом, эта строка 46-го псалма Библии Джеймса выглядит так: «Успокойтесь/замрите и знайте, что Я – Бог: Я, Уилл, возвышен среди безбожников, Я, Уилл, возвышен на земле».)

Но вернемся к нашему могильщику. Король Джеймс славился своей любовью к религиозной поэзии. Он писал стихи, делал переводы, издал The Essayes of a Prentise in the Divine Art of Poesie (1584) (Опыты подмастерья в божественном искусстве поэзии) и His Maiesties Poeticall Exercises at Vacant Houres (1591) (Его величества поэтические упражнения в свободные часы), «Демонологию» в трех частях и др. Это Джеймс настоял, чтобы поэт-конкурент Джон Донн стал настоятелем собора св. Павла – дескать, он был больше предрасположен к религии, чем к поэзии! Джеймс считал, что король должен быть образцом в поэзии для своих подданных. Недаром могильщик поет песни, копая могилу, чему иронично удивляется Гамлет – мол, несовместимые занятия… Слова Джеймса: it best becommeth a King to purifie and make famous his owne tongue; wherein he may goe before all his subjects (наиболее приличествует королю очищать и делать известным его собственный язык, чтобы он мог идти впереди всех его подданных) перекликаются со словами Гамлета: That skull had a tongue in it, and could sing once (Этот череп имел язык и мог петь когда-то). А вторая часть фразы вообще звучит как обвинение в братоубийстве: how the knaue iowles it to the ground, as if twere Caines iawbone, that did the first murder (этот негодяй бросает его на землю так, словно это каинова челюсть, которой было совершено первое убийство). Имеется в виду ослиная челюсть, которой (в апокрифических вариантах Библии) Каин убил брата Авеля.

Теперь по-иному звучат многие изречения могильщика. Например: there is no auncient gentlemen but Gardners, Ditchers, and Grauemakers (здесь нет древнее джентльменов, чем садовники, землекопы и могильщики). Страсть Джеймса к садоводству была известна всем. А воцарение Джеймса в Англии было отмечено свирепой эпидемией бубонной чумы – почему бы не дать новому королю кличку «могильщик»?

Или знаменитый вопрос: What is he that builds stronger then eyther the Mason, the Shypwright, or the Carpenter (Кто прочнее строит, чем каменщик, корабельщик или плотник?). Ответ знали придворные нового английского короля, называвшие его British Solomon – Британский Соломон, который поставил целью возвести, наконец, храм Соломона – храм объединенной Англии и Шотландии (отец Соломона Давид не имел права строить храм из-за пролитой им крови). Так кто же этот чудотворный строитель, как не наш gravemaker (мастер темных дел)? Это потом наступит очередь каменщиков-масонов, когда в своей «Новой Атлантиде» Бэкон подведет философско-теоретическую базу под соломонову мудрость короля.

А вот один из череды черепов, которые выбрасывает лопата могильщика:

 

3289-90 Ham. …why may not that be the skull of a Lawyer,

3290-1 where be his quiddities now, his quillites, his cases, his tenurs, and his

3291-2 tricks? why dooes he suffer this madde knaue now to knocke him a-

3292-4 bout the sconce with a durtie shouell, and will not tell him of his acti-

3294-5 on of battery

 

Почему бы ему не быть черепом какого-нибудь законоведа?

Где теперь его крючки и каверзы, его казусы, его кляузы

и тонкости? Почему теперь он позволяет этому грубому мужику хлопать его

грязной лопатой по затылку и не грозится привлечь его за оскорбление

действием?

(Пер. М. Лозинского)

 

Судьба Lawyer (того, кто делает законы, парламентария) при Джеймсе была далеко не радужной. В своем политическом труде A Trew Law of Free Monarchies (1597) (Истинный закон для свободных монархий) король четко обосновал свое понимание закона вообще. Он заявил, что короли существовали до всяких Парламентов, и они творили законы и распределяли земли по своему усмотрению. Король получает право творить законы непосредственно от Творца, и никакой Парламент не может создавать законы и придавать этим законам силу без королевского скипетра. Именно эту позицию Джеймса имеет в виду автор, говоря о том, что безумный подлец/мужлан (madde knaue) хлопает парламентария по затылку. Теперь и пергамент из sheepe-skinnes (бараньей шкуры), который использовался в первую очередь для государственных документов, уже не будет источником дохода, замечает Гамлет.

Все рассуждения Гамлета о черепах придворных, по которым стучит лопата этого asse (осла) сводятся к следующему печальному резюме:

 

…heere's fine reuolution and we had the tricke to see't…

…Вот чудесная революция и мы сподобились видеть ее…

 

Речь идет о смене власти, которая уже случилась, – а, может быть, только грядет, если учесть, что клоун Джеймс говорит, что он царствует тридцать лет. Тогда сцена на кладбище происходит в 1597 году. Это не отменяет наших предыдущих выводов – Джеймс всегда жаждал смерти Елизаветы и уже с начала 90-х завел секретную переписку как с Робертом Эссексом, так и с Робертом Сэсилом – выбирал, на кого ему сделать ставку. В письме от 6 октября 1595 года Джеймс пишет своему кузену Эссексу:

I am also glad that he who rules all there, is begun to be loathed at by the best and greatest sort there, since he is my enemy (though undeserved, as God knows) (Я также доволен, что он, тот, кто управляет там всеми, стал ненавидимым лучшим и величайшим классом там, так как он – мой враг (хотя я не заслужил, видит Бог).

«Он» здесь – королева Елизавета, и эта цитата показывает, какой откровенной была переписка Джеймса и Эссекса, и как давно Эссекс и Джеймс строили планы смены власти. Вот только у Эссекса оказались королевские амбиции. Но в сцене на кладбище могильщик-Джеймс все еще роет (и будет рыть вечно!) могилу для великой женщины, которая когда-то была христианкой – для королевы Елизаветы.

Продвижению Джеймса к английскому трону в основном способствовали Роберт Сэсил и Генри Говард, младший брат герцога Норфолка, казненного Елизаветой в 1572 году за его попытку жениться на Марии Стюарт. Известно участие в переписке и графа Нортамберленда (муж сестры Эссекса Дороти, «граф Волшебник», друг Рэли и участник Школы Ночи) – его графство было расположено ближе всех к Эдинбургу. Кстати, в этой переписке ее участники обозначали себя только числами – сам Джеймс был числом 30 (возможно, «тридцать лет» означают именно эту тридцатку), Роберт Сэсил – 10, Нортамберленд – 3. После прихода Джеймса к власти, Роберт Сэсил и Генри Говард исключили из борьбы за близость к королю Уолтера Рэли, Капитана королевской гвардии и Генри Брука (муж нашей Офелии), начальника «Пяти портов», который контролировал морские (а, значит, все) границы Англии. Эти двое были обвинены в заговоре и приговорены к казни, последовавшей, впрочем, через 15 лет. Сразу после того, как Рэли был заключен в Тауэр, Джеймс выпускает в свет эссе A Counterblast to Tobacco (Против табака) – первое печатное заявление о вреде курения. Напомним, что Рэли был тем человеком, что привил Англии американскую любовь к курению. Несмотря на это, Рэли, сидя в Тауэре, был учителем сына Джеймса, принца Генри – папа доверял пирату и чернокнижнику, другу атеиста Марло. И это странно – хотя бы потому, что Джеймс выступал против магии, и в 1589 году казнил группу «ведьм», якобы покушавшихся на его королевскую жизнь. В своем труде Daemonologie (1597) на основе Святого писания он доказывает, что именно женщина в первую очередь подвержена служению дьяволу, и ведьм нужно предавать любым видам казни. К мужчинам Джеймс, как известно, был более милостив – даже к таким как Рэли.

Возвращаясь к Демонологии, отметим, что этот труд интересен для нашего исследования еще несколькими моментами. Взять хотя бы форму – в этой книге Джеймс построил изложение как диалог, который ведут Epistemon (учитель, наставник) и Philomathes (любитель знания). Любитель задает вопросы, учитель отвечает и поучает – прямо как два клоуна на кладбище. Разве что учитель в конце не посылает ученика за водкой в лавку Йогена. Но наш автор Шекспир так шутит. Однако он не шутит, влагая в уста могильщику следующее:

 

O a pit of Clay for to be made

(О, яма/ловушка из глины уже готова)

for such a guest is meet

(такому/подобному гостю подобающая)

 

А в Демонологии Эпистемон рассказывает Филомату, как изощряются слуги дьявола в колдовстве, наведении порчи – для этого дьявол учит их создавать изображения человека из воска или глины – to make Pictures of waxe or clay. Мы вполне можем принять a pit of Clay (ловушку/западню из глины) за то самое колдовское изображение человека, через которое на беднягу наводится порча, и о котором со знанием дела разглагольствует клоун Джеймс. Он роет могилу, или, что одно и то же, готовит для Елизаветы западню – восковую, глиняную или политическую.

Он знает еще немало интересного о темных силах и о методах борьбы с ними. В Демонологии появляется и так давно интересующая нас вода. Оказывается, эта вода есть элемент действительно одушевленный! С ее помощью очень просто вывести на чистую воду (!) поклонников дьявола. Для этого нужно всего-навсего бросить подозреваемого в воду – пусть попробует поплыть по лону вод. И Джеймс-Эпистемон уверяет любознательного Филомета, что the water shal refuse to receive them in her bosom, that have shaken off them the sacred Water of Baptisme, and wilfullie refused the benefite thereof (эта вода откажется принять их в свое лоно, вытолкнет их священная Вода Крещения и умышленно откажется помогать им). Именно так, а не иначе! Но верен этот способ, или нет, высказывание короля-демонолога может сыграть важную роль в нашем расследовании. Теперь мы можем, пусть и с осторожностью, отнести рассуждения о воде, утопившей великую женщину, к самому королю Джеймсу, мастеру темных дел (gravemaker). Это вовсе не наше предвзятое мнение об уважаемом короле – так его выставляет автор, г-н Шекспир – видимо на то были свои причины. Не зря же клоун-могильщик изрекает следующую мысль: 3215-7 …great folke should haue countnaunce in this world to drowne or hang tho(-,e) selues (…великие люди  имеют разрешение в этом мире топить или вешать себя). «Себя» здесь можно прочитать как «друг друга». Раз королю, как великому человеку дано божественное право устанавливать законы, то он имеет право и утопить великую женщину, не так ли?

Что касается мнения о короле шотландском и английском, то в нашем распоряжении есть высказывание другого короля, известного нам Генри IV Французского. Это он сказал о Джеймсе: «Самый ученый дурак в христианском мире». Наверное, Шекспир обозначил Джеймса как clowne, следуя этому определению. Нужно учесть также сходство слов clowne и crowne (корона). Но есть еще одна причина. Clowne помимо шута, клоуна означает и неотесанный парень, деревенщина, простолюдин. В связи с этим можно упомянуть слухи о рождении короля Джеймса. (Мы имеем право опираться на слухи, поскольку ведем не историческое расследование, и выясняем не то, как случилось на самом деле, но как случилось по версии Шекспира – а он имел право использовать слухи и сплетни в качестве материала для своего творчества). Лоуренс Джеральд (Lawrence Gerald for the Shakespeare Roundtable at the Beverly Hills Library on December 7, 1996) предполагает, что Джеймс вовсе не был сыном Марии Стюарт. Настоящий ее сын якобы умер при родах, но Марии нужен был наследник для укрепления своей позиции перед Елизаветой, и умершего младенца подменили только что рожденным сыном лорда Мара (Mar). В 1830 году рабочие, разбирая стену в палате королевы Шотландии в Эдинбургском замке, обнаружили маленький дубовый гроб, в котором был мумифицированный труп мальчика, обернутый в шелковые и золотые одежды с инициалом J (London Sunday Dispatch Oct 23, 1938). Сообщается, что Джеймс не имел сходства со Стюартами, но был очень похож на лорда Мара. Некоторые близкие королю люди знали о его тайне. В частности, один из его фаворитов, Роберт Карр граф Сомерсет, когда его привлекли к суду за убийство Томаса Овербери, якобы пригрозил раскрыть эту тайну, и Фрэнсису Бэкону пришлось уговаривать его не делать этого в обмен на прощение. Сомерсет был помилован, но провел в тюрьме шесть лет. В качестве доказательства подмены приводят и мнение о странном поведении Джеймса в случае с казнью Марии Стюарт – он не предъявил Елизавете никаких претензий, более того, якобы выторговал преемственность трона в обмен на обещание закрыть глаза на казнь матери. Добавим, что в 1586 году Мария лишила сына наследства за то, что он отказался от союза с папой римским и перешел на сторону Елизаветы.

Однако с преемственностью Елизавета обманула своего племянника. Несмотря на то, что заинтересованный Роберт Сэсил подтвердил жест умирающей Елизаветы в пользу Джеймса, есть обратные свидетельства. Елизавета Говард, леди Соутвелл, присутствовавшая на этой церемонии, сообщает, что при имени Джеймса королева не подала никакого знака. А лорд Beauchamp передает более ранние слова Елизаветы: I will have no rascal's son in my seat (Я не желаю видеть на моем месте сына мошенницы). Слухи о незаконнорожденности Джеймса пересекли границы Англии. Наш знакомый юморист Генрих IV, называл Джеймса Соломоном, сыном Давида, имея в виду Дэвида Риччо, убитого ревнивым Генри Дарнли, официальным отцом Джеймса.

В заключение вернемся к Воде – ее роль в сцене на кладбище не ограничивается утоплением королевы. (Кстати, с точки зрения демонолога Джеймса, если человек, к которому пришла вода, утонул, то он чист перед Богом, поскольку Вода крещения не отвергла, не оттолкнула его!) Давайте перейдем к еще одному персонажу, который неявно присутствует в пьесе, и который, в отличие от утонувшей великой женщины, находится с водой в довольно напряженных отношениях. Этот персонаж – последний в нашем расследовании, но, возможно, самый важный.

 

III. ПОЭТ С ВОДОУПОРНОЙ ШКУРОЙ

 

Во второй части, исследуя сцену на кладбище, мы пропустили очень интересный эпизод. Гамлет задает шуту вопрос: сколько времени человек пролежит в земле, пока не сгниет? И могильщик отвечает: дольше всех пролежит кожевник (Tanner) – лет девять. На вопрос Гамлета, почему именно кожевник, шут-могильщик отвечает:

3359-61 Why sir, his hide is so tand with his trade, that a will keepe out water a great while; & your water is a sore decayer of your whorson dead body...

(Оттого, сэр, что его шкура так продублена его ремеслом, что будет сохранять от воды длительное время; а ваша вода есть сильный разрушитель вашего незаконнорожденного мертвого тела...)

Вторая часть фразы с этим your может означать отвлеченную воду и отвлеченное мертвое тело, но может относиться и к Гамлету, с которым разговаривает могильщик. Во втором случае – это предупреждение незаконнорожденному Гамлету, что его тело, в отличие от тела кожевника, вода разрушит быстро. Если могильщик – Джеймс, то незаконнорожденность Гамлета-Эссекса в его устах более чем понятна.

Чтобы лучше понять отношения воды и кожевника, нам следует  выяснить, кто этот кожевник. Альфред Барков абсолютно естественно предположил, что речь здесь идет о поэте и драматурге Кристофере Марло (Christopher Marlowe). Простой расчет показывает – со времени смерти Марло (1593 год) до момента регистрации «Гамлета» (1602 год) прошло ровно девять лет, и эта фраза могильщика является лишним подтверждением тому, что Марло (сын сапожника-дубильщика) не умер.

В «Гамлете», как мы помним, есть неоднократные упоминания текстов и переводов Марло. Овидий, «Фарсалия» Лукана, «Дидона – царица Карфагена», и другие аллюзии, отсылают нас к погибшему в 1593 году поэту, ровеснику «страдфордского» Шекспира. Марло незримо присутствует в «Гамлете». Но в сцене на кладбище он появляется «лично». И хотя представляет его череп кожевника, зато примечание о том, что тело его не подвергается тлению вот уже девять лет, заставляет нас обратиться к биографии Кристофера Марло.

На Западе существует обширная литература о Марло – о его жизни и творчестве, о его смерти – настоящей или мнимой, – и о его вероятном авторстве шекспировского канона. Наше изложение будет ориентироваться на сведения из работ двух, наиболее объективных на наш взгляд исследователей – Питера Фарея (Peter Farey) и Джона Бэйкера (John Baker). После краткого биографического обзора мы вернемся на кладбище, чтобы добыть из его могил еще один интересный факт, который многое скажет нам об истинном авторе этой загадочной пьесы.

Итак, историкам известно о Марло следующее. Он родился в городке Canterbury (графство Кент) в 1564 году. Известна дата его крещения – 26 февраля, а рождение помещается в промежуток между 15 января и 25 февраля. Его отец, Джон Марло был мастером цеха сапожников и дубильщиков, имел от своей жены Кэтрин Артур шестерых детей, среди которых Кристофер был старшим (первый ребенок Джона и Кэтрин, девочка, умерла в младенчестве).

14 января 1579 года Кристофер был принят в King's School (Школа Короля). Особенность приема была в том, что кандидат в школяры должен был не только читать и писать, но и владеть латынью! Это значит, что Кристофер к моменту поступления уже получил необходимое начальное образование. В школе юный Марло проявил немалые способности к пению, языкам, стихосложению, и был отобран для обучения в Кембридже. Отбор мальчиков производил Джонатан Паркер, сын Архиепископа Кентерберийского Мэтью Паркера. Уже в конце 1580 года Марло покинул Кентербери и отправился в Кембридж. Он был зачислен в кембриджский Колледж Тела Христова (Corpus Christi College) 17 марта 1581 года. Одновременно с ним начал свое обучение в Кембридже и Роберт Сэсил. Марло и Сэсил были старше своих 14-15-летних сокурсников, и это могло сблизить их. В исторических источниках не зафиксировано их дружбы, но вот сотрудничество не подлежит сомнению. Дело в том, что отец Роберта Уильям Сэсил, лорд Берли уже в то время обладал широкой шпионской сетью, которая вела свою информационно-подрывную деятельность в стане католической Контрреформации. В Сети была хорошо налажена работа по воспитанию квалифицированных кадров. Особое внимание уделялось талантливым мальчикам из семей ремесленников. Обычный путь в разведчики: посыльный – Школа Короля – Кембридж. Так что Марло поступил в Кембридж именно «по направлению» разведки лорда Берли. Об этом говорит и вся скупая на факты история его обучения.

В каждом учебном году студент Марло подолгу отсутствовал на занятиях. В 1584 он стал Бакалавром Искусств, но когда подошло время получать степень Магистра, кембриджское начальство вдруг заартачилось. Ссылались на большие пропуски, и на слухи о том, что Марло собирается поступить в Католический колледж в Реймсе, откуда выходили католические священники, работающие потом для подрыва протестантизма в Англии. И тут случилось совсем не рядовое событие. В университет пришло письмо из Тайного совета. В нем говорилось, что Марло вовсе не имел намерений уйти в Реймс, но во всех своих действиях руководствовался благородной целью служения Ее величеству. Поэтому следует развеять негативные слухи и способствовать Марло в получении степени. Ее величество будет недовольна, если те, кто не осведомлен об этих государственных делах, попытаются опорочить ее верного слугу. Письмо было подписано Архиепископом Витгифтом, Лорд-Канцлером Хаттоном, Лордом Казначеем Берли и другими высокопоставленными лицами государства. После такого окрика степень Магистра была присвоена Марло.

Для нас же это письмо является важнейшим свидетельством того, что уже с первого года обучения в университете Марло выполнял секретные поручения государственной важности. Есть некоторые сведения, проливающие свет на первые годы жизни Марло после университета. Бесс Талбот, графиня Шрусбери (Bess Talbot, C. Shrewsbury), в 1592 году пишет лорду Берли, что Марло, «сопровождающий и читатель» (attendant and reader) ее внучки, очень много претерпел за те три с половиной года, как он покинул университет, и его нужно достойно вознаградить. Графиня жалуется, что теперь ей будет трудно подыскать достойную замену «этому Марло».

Чтобы стал понятен характер задания, которое Берли поручил молодому Марло, достаточно сказать, что внучкой графини Шрусбери была Арбелла Стюарт, двоюродная сестра короля Джеймса и первая по крови наследница английского престола! Вот с кем проводил свои первые годы после университета Марло, вот кого обучал он стихосложению и языкам. Конечно, он не был просто домашним учителем – главный опекун страны Берли приставил его, чтобы охранять сироту Арбеллу от ненужных контактов, попросту присматривать за ней.

Конечно, он не проводил свое время только с Арбеллой. В 1589 следы Марло обнаруживаются в Лондоне, рядом с театрами «The Theather» и «The Curtain». Он уже известен как автор первой части «Тамерлана» (сегодня считается, что эта пьеса основана на дипломатических сведениях о русском царе Иване Грозном). Однако в печати его работы еще не появились (во всяком случае, История таких сведений не сохранила). Они не будут опубликованы при его жизни.

В сентябре 1589 Марло арестован за участие в драке, в которой был убит некий Уильям Брэдли, уличный хулиган. Правда, убил его «в самозащите» драматург Томас Уотсон, друг Марло и Томаса Уолсингема. Оба «самозащитника» были отпущены.

Январь 1592 – Марло арестован во Фландрии, во Флэшинге, по обвинению в чеканке золотых монет (каралось смертью). Губернатор этого английского гарнизонного города Роберт Сидней высылает Марло в Англию с сопроводительным письмом к Берли.

Май 92 – арест за «угрожающее поведение».

Сентябрь 92 – арест за нападение на некоего Уильяма Коркина.

Все эти «приводы» остались для Марло без последствий – его всегда вызволял могущественный шеф лорд Берли. Но вот наступил переломный 1593 год. На стенах лондонских зданий появились плакаты, протестующие против присутствия в городе фламандских беженцев-протестантов. На одном из плакатов была особенно подстрекательская поэма в 53 строки белого стиха за подписью «Тамерлан». Тайный совет начал действовать. Похоже, что дознаватели знали, кого искать. 12 мая был арестован и подвергнут пыткам Томас Кид, в комнате которого нашли еретическую рукопись. Она представляла собой конспект декларации взглядов священника Джона Ассшетона, который в 1549 году заявил, что Христос был не Богом, но всего лишь человеком. Под пытками Кид признался, что рукопись принадлежит Марло, с которым он жил два года в одной комнате. Кид рассказал, что Марло всегда в разговорах надсмехался над божественными писаниями, опровергал то, что говорили пророки и святые, заявлял, что способен привести более веские доводы в пользу атеизма, чем любой из священников в защиту своей религии. Он говорил также, что Иоанн и Христос были любовниками.

18 мая Тайный совет выпустил приказ об аресте Марло. 20 мая он был арестован в доме его начальника и друга Томаса Уолсингема. Но… Человек, арестованный по столь страшным обвинениям, как атеизм, гомосексуализм, фальшивомонетничество, был почти сразу же отпущен под залог с «подпиской о невыезде». Через несколько дней в Тайный совет поступил донос от некоего Ричарда Бэйнса. Это сочинение интересует нас в первую очередь не как донос, но как информация об отношении Марло к религии и его знаниях. Приведем его с некоторыми сокращениями:

«Примечание, содержащее мнение относительно некоего Кристофера Марли, относительно его мерзких суждений о религии и презрения к слову Божьему, о том, что индусы и многие древние авторы писали уже около 16 тысяч лет назад, тогда как Адам жил всего лишь шесть тысяч лет назад. Он заявил, что Моисей был всего лишь фокусником, и что один Хэриот, человек сэра У. Рэли, может сделать больше, чем он… Что религия была создана, чтобы держать человека в страхе. Что Моисей принес все свои знания из Египта, чтобы злоупотреблять ими среди евреев, грубых и невежественных. Что Христос был ублюдком, а его мать – шлюхой. Он был сын плотника, и евреи, среди которых он родился, распяли его потому, что знали, кто он и откуда произошел. Что Христос более заслужил смерть, чем Варрава, и евреи сделали хороший выбор, хотя Варрава был вор и убийца. Если и есть другой бог или другая религия, то это – папизм (католицизм – И. Ф.), в котором божественные службы выполняются с большим количеством церемоний, пением и так далее. Все протестанты – унылые ослы. Если бы он писал новую религию, он бы справился, применив много превосходных методов, – а Новый Завет очень грязно исполнен… Иоанн – любовник Христа (bedfellow), и они были грешниками Содома… Также он (Марло) имеет право чеканить свою монету как королева Англии…»

 

Последнее, скорее всего, Марло высказал шутя, процитировав Горация, который говорил, что поэт имеет право чеканить свою монету. Хотя, как мы помним, это право Марло воплощал в жизнь. Упоминание о Рэли и его человеке Хэриоте (Thomas Harriot) очень важно. Марло был членом узкого круга людей, подобия клуба под названием School of Night (Школа Ночи). В него входили Генри Перси (граф Нортамберленд), Уолтер Рэли, ученый Томас Хэрриот, Марло, Чапмэн, некоторые другие известные люди. Сведения об этом кружке очень скудны, известно лишь, что всех его членов объединял интерес к научному познанию мира. Томас Хэрриот переписывался с Кеплером, строил телескопы (которые в своем завещании он передал Генри Перси), вел астрономические наблюдения независимо от Галилея, и сегодня считается крупнейшим ученым того времени. Нортамберленд имел прозвище «Граф Волшебник» за свои таинственные занятия химией. Даже в Тауэре, куда он попал в 1606 году по подозрению в участии в «Пороховом заговоре» против Джеймса, граф продолжал заниматься наукой вместе с «сидельцем» Рэли.

Ссылки в доносах на Рэли были очень опасны для всего этого круга. В случае ареста Марло мог дать показания, и тогда всем грозило обвинение в атеизме. Это дает повод некоторым исследователям подозревать, что преследование Марло организовал граф Эссекс, противник Рэли, чтобы получить на своего врага компромат. Мы же воздержимся от скорых выводов.

Итак, обвинения были очень серьезны, и Марло должны были арестовать вновь. Но через три дня, после того, как донос Бэйнса поступил в Совет, произошло событие, закрывшее дело Марло. Согласно следственному протоколу и показаниям свидетелей, 30 мая 1593 года в доме Элеоноры Булл в Дептфорде (портовый город в графстве Кент) встретились Кристофер Марло, Инграм Фризер (Ingram Frizer), Николас Скерес (Nicholas Skerec) и Роберт Поли (Robert Poley). Они погуляли в саду, потом пообедали вместе. Ближе к вечеру между ними вспыхнула ссора – Кристофер Марло выхватил из-за пояса Фризера кинжал и нанес Фризеру режущую рану головы. Фризер, обороняясь, отобрал кинжал и воткнул его чуть выше правого глаза Марло, отчего последний мгновенно скончался.

Особенности ситуации следующие. Так как все это произошло в радиусе менее двадцати миль от королевского двора, который в это время располагался в Nonsuch Palace в 13-ти милях от Дептфорда, то убийство попадало в ведение королевского следователя (coroner). Им был друг лорда Берли Уильям Данби. По закону он должен был вести следствие вместе со следователем графства Кент, но провел его один. Тело убитого было похоронено на кладбище св. Николая уже на следующий день в безымянной могиле. Фризер был арестован, но через четыре недели отпущен.

Инграм Фризер был коллегой Марло, и работал на Томаса Уолсингема. Николас Скерес служил графу Эссексу, вернее, руководителю его разведки Энтони Бэкону. Роберт Поли был самым опытным шпионом, участвовавшим еще в раскрытии «заговора Бабингтона» (и даже «дружил» с Бабингтоном) – он состоял на службе у Роберта Сэсила (по другим источникам – у Эссекса – и думаю, он реально мог быть слугой двух господ). Таким образом, участниками и свидетелями убийства стали представители главных разведок Англии, принадлежащих при этом разным политическим фракциям! И ни одной из этих фракций не было выгодно отдавать Марло на суд Тайного совета. Как, впрочем, и убивать. Незадолго до «убийства» Берли планировал отправить Марло к шотландскому королю Джеймсу, который любил красивых поэтов-мужчин.

«Дело» на Марло завела третья сила – религиозная фракция Тайного совета под началом Архиепископа Витгифта, которому Марло, популярный драматург, имевший право как провокатор Берли вести католическую и атеистическую пропаганду (пользуясь такой «крышей», вел он ее, видимо, искренне) давно стал мешать. В то время церковь еще не оставила полностью свои инквизиторские замашки и Марло грозила смерть – его однокашник по Кембриджу, священник Джон Пенри был повешен менее чем за сутки до убийства Марло в двух милях от Дептфорда. Место его захоронения не зарегистрировано, и вообще, казнь была так обставлена, что дает возможность подозревать подготовку подмены. Смерть Пенри также была в ведении Уильяма Данби. Сторонники мнимой смерти Марло считают, что тело Пенри было доставлено в Дептфорд и предъявлено с раной на лице в качестве трупа Марло.

Известно также, что в день убийства рядом с Дептфордом находился Николас Фаунт, земляк и старший товарищ Марло, секретарь Берли – он готовил к отправке на материк группу английских шпионов (иными словами, корабль был готов).

Нелишне упомянуть, что Элеонора Булл, в доме которой произошло убийство, была кузиной лорда Берли, и ее дом был своего рода явочной квартирой. Сын Элеоноры Натаниэль учился вместе с Марло в Школе Короля.

Так таинственно закончилась первая жизнь Кристофера Марло – шпиона и драматурга. О второй его жизни сведения, конечно, намного беднее, но они есть.

 

IV. ЧЕЛОВЕК С ГОЛОВОЙ БАБУИНА

 

В середине 1595 года Энтони Бэкон устраивает safe house (безопасный дом) для агента, возвращающегося в Англию. Бэкон находит этому человеку место наставника для сына Джона Харрингтона. На следующий год этот агент вернется за границу, чтобы обеспечивать информацией графа Эссекса. В архиве Энтони Бэкона сохранились бумаги этого господина, который проходит под фамилией Le Doux. Имеется список книг из так называемого «сундука Ле Дукса» – в нем 56 книг на латинском, французском, итальянском, испанском, письма, кодовая книга. Здесь словари, книги по медицине, истории, философии, поэзии – достаточно сказать, что в сундуке Ле Дукса были источники 2/3 всех пьес Шекспира! Там же находилась рукопись первых десяти «Эссе» Бэкона, которые еще не были изданы.

Питер Фарей провел тщательное изучение этого следа, и, нашел некоторые доказательства, что господина Ле Дукса можно с большой уверенностью идентифицировать как Марло. Кроме писем и книг, одно из оснований – само необычное имя, и восковая печать с именем Lois Le Doux и изображением человека с головой бабуина. Голова бабуина может означать Тота, египетского бога мудрости, изобретателя письма. С другой стороны, французские гугеноты изображались с головами бабуинов. Исследуя Международный Генеалогический Индекс, Фарей обнаружил в Англии того времени только одного человека по имени Луи Ле Дукс – из семьи бежавших из Франции гугенотов, он был ровесником Марло и жил в Кентербери! В пьесе Томаса Деккера The Pleasant Comedy of Old Fortunatus, поставленной в 1599 году труппой Лорда-Адмирала, есть упоминание этого имени вместе со ссылками на «Тамерлана» и «Дидону» Марло

Следующее свидетельство – появление человека по имени Кристофер Марло в Вальядолиде (в то время испанской столицы) зафиксировано 30 мая 1599 года.

В агентурном донесении Роберту Сэсилу в июле 1602 года сообщается, что в Вальядолиде замечен священник, назвавший себя бывшим магистром искусств Тринити колледжа в Кембридже Кристофером Марлором (Kristopher Marlor). Однако, проверка показала, что этот однофамилец умер в 1596 году, существует завещание с собственноручной подписью Kristopher Morley. Самое интересное, что это завещание засвидетельствовал Hughe Holland – тот самый Хуго Холланд, который потом напишет одно из посвящений в шекспировском Фолио!

А в 1603 году этот священник засветился уже в Англии – Роберту Сэсилу был представлен счет из тюрьмы Gatehouse за содержание в течении 7 недель и 2 дней priest Kristopher Marlow alias John Mathews (священника Кристофера Марло по кличке Джон Мэтью). «Джон Мэтью» напоминает об отце и сыне Мэтью и Джонатане Паркерах из Кентербери.

Теперь коротко о том, что касается «жизни после смерти» Марло в творчестве. Как мы уже говорили, до 1593 года произведения Марло не публиковались. Вот список известных нам публикаций:

 

1594 The Tragedie of Dido – by Christopher Marlowe

1594 Troublesome Reign and Lamentable Death of Edward II – By Chris. Marlow Gent.

1600 Lucans First Book Translated Line for Line – by Chr Marlowe

1598 Hero and Leander – Begun by Christopher Marloe, finished by George Chapman

1604 The Tragical History of D.Faustus – by Ch. Marl.

Undated The Massacre at Paris – by Christopher Marlow

1633-The Famous Tragedy of The Rich Jew of Malta – by Christopher Marlo

 

В этом списке отсутствуют вышедшие в 1599 году переводы «Элегий» Овидия. Сразу же после выхода они были осуждены церковью и публично сожжены.

Как видим, книги Марло начали выходить с 1594 года. А вот имя Шекспира (Shake-speare – Потрясающий копьем) появилось в печати спустя десять дней после смерти Марло. Поэма Venus and Adonis (Венера и Адонис) Шекспира, «первенец его фантазии», была посвящена графу Саутгемптону. Особенность этого издания в том, что имя автора напечатано на листе, который был вставлен уже после набора. Об этом говорит то, что оборотная страница, и страница второй половины вложенного листа были чисты. Такое могло произойти только в случае скоропалительной замены. Этот же прием был повторен и с вышедшей годом позже Rape of Lucrec (Изнасилование Лукреции).

Поэма Марло «Геро и Леандр» вышла спустя пять лет после смерти автора, но в этой поэме уже в первых строках содержится информация о поэме Шекспира:

 

Her wide sleeves green, and bordered with a grove,

(Ее (Геро – И. Ф.) широкие рукава зелены и окаймлены рощей,)

Where Venus in her naked glory strove

(Где Венера в ее обнаженном тщеславии старалась)

To please the careless and disdainful eyes

(Угодить небрежным и презрительным глазам)

Of proud Adonis, that before her lies.

(Гордого Адониса, перед ней лежащего/лгущего.)

 

Здесь сказано, что пейзаж, в котором протекает действие «Венеры и Адониса» – всего лишь вышивка на рукавах одежды Геро.

В связи с первым печатным упоминанием Шекспира вернемся к первому косвенному упоминанию имени Шекспира в 1592 году. Роберт Грин писал:

There is an upstart crow, beautified with our feathers, that with his Tygers heart wrapt in a Players hide supposes he is as well able to bombast out a blank verse as the best of you; and, being an absolute Johannes Factotum, is in his own conceit the only Shake-scene in a country.

(Здесь есть выскочка ворона, украшенная нашими перьями, которая с его тигриным сердцем, обернутым в шкуру актера/игрока, полагает, что он также способен к возвышенности белого стиха, как лучшие из вас; и, будучи абсолютным Джоном Мастером на все руки, есть в его собственном тщеславии единственным Потрясателем сцены в стране).

Fac+totum по-латыни имеет много значений – делающий все, породивший все, пишущий все, заработавший все – получаюший все, наконец. Джон Получающий все. Пьеса Марло «Трагическая история Доктора Фауста» была написана в 1589 году, исполнялась Людьми Лорда-Адмирала, была переработана в 1592 году. Faustus (однокоренное с faveo) означает счастливый, желающий, стремящийся. Имеют ли сходство Джон Счастливый и Джон Получающий все? Вероятно, нет. Но, с учетом других фактов – вероятно, да.

Что касается «Венеры и Адониса», то в посвящении Саутгемптону Шекспир так назвал свое первое сочинение: the first heir of my invention. Не знаю, как это понимают англичане, но в переводе на русский эта фраза всегда звучит как первенец моей фантазии. На самом деле точный перевод следующий: первый наследник моего изобретения/выдумки/вымысла/измышления.

Мы не будем здесь приводить все доводы в пользу уравнения Марло = Шекспир – западными исследователями накоплено достаточно много параллелей и прямых повторов между творчеством Марло и Шекспира. Но стоит упомянуть работу американского физика T. Mendenhall, считавшего, что стиль каждого автора так же неповторим, как и отпечатки его пальцев. В основу своего метода Менденхалл положил количество букв в словах, которые использовал писатель – оказалось, что у каждого писателя выстраивается особенная кривая на частотном графике использования одно, двух, трех и n-буквенных слов. Интересно то, что бэконианцы попытались этим методом доказать авторство Фрэнсиса Бэкона, но расхождение оказалось очень велико. В то же время кривые Марло и Шекспира полностью совпали. Более того, выяснилось, что графики трагедий и комедий Шекспира не совпадают – иными словами, их писали разные люди! (график Марло идентичен графику Шекспира-трагика). Как тут не вспомнить постоянно повторяемое восклицание о великом словаре Шекспира – 21000-22000 слов – тогда как у самых известных поэтов того времени потолок был 7500 слов. После стилометрических исследований Менденхалла становится ясным (если верить этим исследованиям), что авторство пьес тоже делят между собой несколько человек. (

 

V. СТРАСТНЫЙ ПАСТУХ И УНЫЛЫЙ ПОЭТ

 

В добавление к чужим находкам и выводам относительно «жизни после смерти» Марло, хочется сделать и свои небольшие наблюдения. Вспомним Грустного (или унылого) пастуха-поэта из пьесы Бена Джонсона. Кто же он, этот Eglamour, тоскующий по своей древесной нимфе Earine? Может быть, есть убедительные, документально подтвержденные свидетельства о реальном прототипе нашего плачущего пастуха – я ими не обладаю. Имя Eglamour нам не помощник – его можно прочитать как E (ex)-glamour – бывшее очарование; можно с натяжкой как Eagle amour – любовь орла – и последнее отправляет нас к мифу о Юпитере, который, приняв облик орла, украл своего любимца, мальчика Ганимеда, ставшего виночерпием при царе богов. У Марло есть поэмка «Юпитер и Ганимед», но это похоже на обыкновенное совпадение. Зайдем с другой стороны.

Пересмешник Джонсон, откровенно конкурировавший с «Шекспиром», выставил Игламура в довольно идиотском виде. Унылый пастух, зовущий свою возлюбленную – откуда мог взяться этот образ? Вполне возможно, что Джонсон оттолкнулся от известного стихотворения Марло, которое называлось The Passionate Shepherd to His Love (Страстный пастух к его возлюбленной). На это указывает и строка из пролога джонсоновской пьесы: «…in one Man As much of sadnesse showne, as Passion can» (…в одном человеке показано так много уныния, как это может страсть). Нельзя не заметить, что Джонсон довольно искусственно соединил в одной строке слова-антиподы – уныние и страсть.

Приведем это стихотворение Марло:

 

COME live with me and be my love,

And we will all the pleasures prove

That valleys, groves, hills, and fields,

Woods or steepy mountain yields.

And we will sit upon the rocks,

Seeing the shepherds feed their flocks,

By shallow rivers to whose falls

Melodious birds sing madrigals.

And I will make thee beds of roses

And a thousand fragrant posies,

A cap of flowers, and a kirtle

Embroidered all with leaves of myrtle;

A gown made of the finest wool

Which from our pretty lambs we pull;

Fair lined slippers for the cold,

With buckles of the purest gold;

A belt of straw and ivy buds,

With coral clasps and amber studs:

And if these pleasures may thee move,

Come live with me and be my love.

The shepherds' swains shall dance and sing

For thy delight each May morning:

If these delights thy mind may move,

Then live with me and be my love,

 

Вот подстрочный перевод (напомню – наши задачи далеко не поэтические):

 

Живи со мной и будь моей любовью,

И мы все удовольствия испытаем,

Которые долины, рощи, холмы, и поля,

Леса или крутые горы приносят.

И мы будем сидеть на камнях,

Наблюдая, как пастухи питают/пасут их стада,

Возле мелких рек, к которым спускаются

Мелодичные птицы петь мадригалы.

И я буду делать тебе постели из роз

И тысяч ароматных букетов,

Шляпку из цветов, и платье

Все расшитое листьями мирта;

Платье, сделанное из самой прекрасной шерсти,

Которую от наших симпатичных ягнят мы получим;

Прекрасные на подкладке туфли для холода,

С застежками самого чистого золота;

Пояс из соломы и цветков плюща,

С коралловыми пряжками и янтарными запонками:

И если эти удовольствия могут тебя подвигнуть,

Живи со мной и будь моей любовью.

Пастухи-обожатели будут танцевать и петь

Для твоего развлечения каждое майское/весеннее утро:

Если эти удовольствия твой разум могут подвигнуть,

Тогда живи со мной и будь моей любовью.

 

Честно говоря, я привел это стихотворение не в доказательство того, что Унылый пастух Игламур есть Страстный поэт Марло. Этого доказать невозможно – остается лишь гадать на сравнениях. Хочется вспомнить о «переписке» двух поэтов – Марло и Рэли. Одно послание – от Марло – мы только что прочитали. Второе послание – от Рэли своему «мертвому» другу Марло – появилось спустя 7 лет после смерти Марло, в 1600 году. Это стихотворение называлось The Nymph’s Reply to the Shepherd (Ответ нимфы Пастуху). Его современный вариант, подчищенный и подправленный редакторами-доброхотами приводить нет смысла, потому что после исправлений, в этом послании не осталось того смысла, который хотел передать его автор. Приведем текст Уолтера Рэли без поздних правок, но с небольшими сокращениями:

 

IF all the world and love were young,

And truth in every shepherd's tongue,

These pretty pleasures might me move

To live with thee and be thy love.

<…>

A honey tongue, a heart of gall,

Is fancy's spring, but sorrow's fall,

Thy gowns, thy shoes, thy beds of roses,

Thy cap, thy kirtle, and thy posies

Soon break, soon wither, soon forgotten –

In folly ripe, in reason rotten.

Thy belt of straw and ivy buds,

Thy coral claps and somber studs,

All these in me no means can move

To come to thee and be thy love.

But could youth last and love still breed,

Had joys no date nor age no need,

Then these delights my mind might move

To live with thee and be thy love.

 

Вот как приблизительно звучит ответ нимфы пастуху по-русски:

 

Если бы весь мир и любовь были молоды,

И правда в языке каждого пастуха/поэта,

Эти симпатичные удовольствия могли бы меня подвигнуть

Жить с тобой и быть твоей любовью.

<…>

Медовый язык, желчное сердце,

Есть воображение весны, но страдание осени,

Твое платье, твои ботинки, твои постели роз,

Твоя шляпа, твой сюртук, и твои букеты

Скоро разорвутся, скоро обветшают, скоро забудутся –

В грешной зрелости, в причине гниения.

Твой пояс из соломы и цветов плюща,

Твой коралловый триппер и мрачная/темная сыпь,

Все это не способствует тому, чтобы

Прийти к тебе и быть твоей любовью.

Но может молодость кончится, и любовь еще возродится,

Радуясь тому, что не нуждается ни во времени, ни в возрасте,

Тогда эти удовольствия мой разум могли бы подвигнуть

Жить с тобой и быть твоей любовью.

 

В этих строках (выделены мною курсивом) Рэли не скрывает раздражения и язвительно переиначивает слова Марло – clasps (пряжки) на claps (хлопать, триппер), amber (янтарный) на somber (темный, мрачный) – именно эти слова современные редакторы, не решившись трактовать их в тех значениях, которые имел в виду Рэли, вернули к написанию Марло. В данном исследовании такой пуританизм явно лишний: выносить моральные оценки не является нашей целью. В те бедные на медикаменты времена болезни Венеры были непременными спутниками не только поэтов и художников, но и королей. Перекличка двух стихотворений показывает также, что дружеские отношения Рэли и Марло явно испортились к 1600-му году. Вероятно, они были уже в разных лагерях. Рэли был еще близок к Сэсилу, Марло же работал у Бэконов, в разведке Эссекса (что не исключает его сотрудничества и с прежним хозяином).

 

В том же 1600 году издатель Томас Торп (тот, кто в 1609 году представит читателю Сонеты Шекспира) выпускает перевод Марло первой книги «Фарсалия» Лукана. В посвящении Торп обращается к издателю Эдварду Блаунту:

 

Blount: I purpose to be blunt with you, and out of my dulnesse to encounter you with a Dedication in the memory of that pure Elementall wit Christopher Marlow; whose ghoast or Genius is to be seene walke the Churchyard in (at the least) three or foure sheets.

(Блаунт: я намерен быть тупым/прямолинейным с Вами, и с этой моей тупостью/прямолинейностью сталкиваю Вас с Посвящением памяти того чистого природного ума Кристофера Марло, чей призрак или Гений/дух виден прогуливающимся на Кладбище в (по-меньшей мере) трех или четырех саванах).

 

Конечно, здесь нет прямого указания на то, что Марло жив. Речь идет о том, что произведения Марло (похороненного на кладбище св. Николая) продаются на кладбище св. Павла, где тогда собирались книготорговцы (sheet означает помимо савана еще и лист, страница). Однако, книга, это не ежедневная газета, в которой нужно печатать подобные сообщения о продажах на сегодняшний день. А слово sheet может использоваться и в значении репутация, натура – и тогда посвящение выглядит как сообщение о живом Марло, который имеет, по меньшей мере, три или четыре биографии. Кстати, выделенные курсивом слова образуют связное предложение: Посвящение Кристоферу Марло, Гению Кладбища. Что бы это значило?

 

VI. ПРОДАВШИЙ ДУШУ

 

Но вернемся на то кладбище, где могильщик-Джеймс роет могилу королеве Елизавете. Его слова о воде, от воздействия которой Таннер защищен своим ремеслом, продубившим его шкуру, подтверждают репутацию Марло – безбожника и чернокнижника. Однако этим информация Джеймса о Таннере не исчерпывается. Самое интересное следует в этом же предложении. Через запятую могильщик продолжает:

...heer's a scull now hath lyen you i'th earth 23 yeeres.

Если поддаться традиционному взгляду, то и перевод будет традиционным – «здесь череп, пролежавший в земле 23 года». Но вот слово lyen (lien в современной транскрипции) выглядит подозрительно – особенно в сочетании с наречием now (теперь, сейчас). Дело в том, что глагол to lie (лежать) имеет формы lay, lain, lying – если же взять его в значении лгать, то добавляется форма lied.

Слово lyen (lien) – это юридический термин, означающий залог, заклад (слово, однокоренное со словом лежать). И тогда фраза выглядит совсем по-иному: «...Здесь череп, сейчас имеющий залог тебе в этой земле/стране 23 года». Кстати, неизвестный редактор Фолио 1623 года благоразумно исправил непонятный залог на has laine (уже лежит, пролежал).

Но можно интерпретировать слово heer's как созвучное heir (англ) или heres (лат) – наследник, владелец. Чтобы это не выглядело необоснованным допущением, сверимся с редакциями 1603 и 1623 годов – а там оно и дано в виде heres! Тогда фраза о кожевеннике обретает законченный вид:

«...Вода есть сильный разрушитель незаконнорожденного мертвого тела, владельца черепа, имеющего залог (тебе) в этой земле/стране 23 года».

Как вы уже догадались, речь идет о самом известном черепе в мире – черепе бедного Йорика. Могильщик называет его Kings Jester, что обычно переводят как королевский шут – но есть и другая интерпретация, основанная на устаревшем значении слова Jest – подвиг, сказание о подвигах. Значит, Йорик мог быть и сказителем о королевских подвигах, проще – поэтом, пишущим о великих деяниях королей. Классическое шекспироведение имеет своего кандидата – актера Тарлтона, коллегу шута Кемпа. Тарлтон умер в 1588 году, а в издании 1603 года сказано, что череп Йорика пролежал в земле дюжину лет. Но мы должны опираться на 23 года, а этот срок сразу опровергает «классические» догадки.

Итак, кожевник и эпический поэт Йорик, объединенные в одном предложении, оказались одним и тем же лицом, с которым были знакомы и шут (которому Йорик когда-то вылил на голову бутылку рейнского) и Гамлет (которого Йорик когда-то много раз катал на спине), и за которым даже после смерти числится некий залог. И этот загадочный срок – 23 года...

Как видим, шут не только раскрыл тайну мнимой смерти Марло, но и рассказал о том, что череп знаменитого Йорика, сказителя о королевских подвигах (можно вспомнить такие поэмы Марло как «Тамерлан Великий», «Эдуард II», «Парижская резня») – этот череп принадлежит все тому же Марло. Судя по пьесе «Эдуард II», Марло был хорошо знаком и с Джеймсом, и с нравами шотландского двора. Речь в пьесе идет о смене королевской власти только из-за того, что Эдуард II был гомосексуалистом и без памяти влюбился во француза Гевестона. Все требования лордов соблюдать приличия король оставлял без внимания, возвышая фаворита и обвиняя свою жену, королеву Изабеллу в измене. В связи с этим можно вспомнить многочисленных фаворитов короля Джеймса, которые, очевидно, влияли на государственную политику в Шотландии. Особенно показательна история с Георгом Вильерсом, графом Букингемским. Королю Джеймсу даже пришлось выступить в 1617 году перед Тайным советом, где он заявил с потрясающей откровенностью:

 

I, James, am neither a god nor an angel, but a man like any other. Therefore I act like a man and confess to loving those dear to me more than other men. You may be sure that I love the Earl of Buckingham more than anyone else, and more than you who are here assembled. I wish to speak in my own behalf and not to have it thought to be a defect, for Jesus Christ did the same, and therefore I cannot be blamed. Christ had John, and I have George.

(Я, Джеймс, не являюсь ни богом, ни ангелом, но человеком, подобным любому другому. Поэтому я действую подобно человеку и признаю, что люблю дорогих мне людей больше, чем иные. Вы можете убедиться, что я люблю графа Букингемского больше, чем кто-либо еще, и больше, чем вы, здесь собравшиеся. Я желаю говорить в собственную защиту и не считаю это испорченностью, поскольку Иисус Христос делал то же самое, и поэтому я не могу быть обвинен. Христос имел Иоанна, а я имею Георга).

 

Последние фразы – дословная выдержка из обвинений, выдвинутых против Марло. Вот вам и благочестивый король! Делать – делай, но зачем же декларировать свои убеждения, зная, что они попадут в Историю? Известно, что король Джеймс обвинял свою жену в изменах (что неудивительно при таком муже) и считал, что принц Генри (кареглазый, в отличие от голубоглазых короля и королевы) – не его сын. Когда Генри умер, королева Анна даже высказывала подозрение, что его отравил Джеймс, боявшийся растущей популярности юного принца. «Он похоронит меня живым» – говорил Джеймс о сыне.

Марло хорошо знал Джеймса – может быть, очень хорошо. Могильщик жалуется Гамлету на Йорика – мол, этот сукин сын «a pourd a flagon of Renish on my head once» (вылил кувшин рейнского на мою голову однажды). Действительно, шут мог проделать с королем такое. Однако вторые значения ключевых слов – pourd (щедро одарить, осыпать) и Renish (жарг. венерические язвы) – наводят на размышления о том, что Йорик-кожевник оставил у могильщика недобрые воспоминания вовсе не от вылитого на голову вина. Вот и Гамлета этот Йорик «катал на спине» и они целовались в губы. Прошу простить за непристойные предположения – ведь это всего лишь предположения – ни в коем случае не хочу разрушить привычное мнение о том, что Гамлет катался на спине Йорика, будучи маленьким целомудренным мальчиком.

 

Вернемся к теме таинственного залога.

Саму фамилию нашего драматурга – MARLOWE – можно прочесть как MARL (известковая глина, поэт. земля) и OWE – быть должным, иметь моральный долг, быть обязанным. Сравним:

Marl-owe = земля-быть в долгу

hath lyen you i'th earth – имеет долг тебе в этой земле.

Вряд ли это случайное совпадение. Ведь далее в сцене на кладбище обыгрывается глина, в которую после смерти превращаются и Александр и Цезарь, и которой «платают щели против зимних вьюг», точнее, «защищают страну от водного шквала/лжи». Автор настойчиво пытается сообщить читателю фамилию кожевника-эпического поэта, и уделяет этому так много места, что читатель просто вынужден обратить на это свое внимание.

Кроме слова залог указан и срок этого залога – 23 года. Значит, нам хотят сообщить еще что-то кроме имени.

В том же 1604 году была опубликована пьеса Марло The Tragical History of D. Faustus (Трагическая история доктора Фауста). Для исследователей «посмертной» жизни Марло она интересна тем, что в пьесе присутствуют отсылки к тем историческим событиям, которые случились после 1593 года. Нам же сейчас интереснее сделка, которую Фауст заключил с дьяволом. Вот окончание их договора (II, 2):

 

I, John Faustus, of Wittenberg, Doctor, by these presents do give both body and soul to Lucifer, Prince of the East, and his minister, Mephistophilis; and furthermore grant unto them, that twenty-four years being expired, the articles above written inviolate, full power to fetch or carry the said John Faustus, body and soul, flesh, blood, or goods, into their habitation wheresoever. By me, John Faustus.

(Я, Джон Фауст из Виттенберга, Доктор, на этих условиях отдаю тело и душу Люциферу, Князю Востока и его слуге Мефистофелю; и, кроме того, присовокупляю, что по истечении двадцати четырех лет при соблюдении вышеуказанных условий, предоставляю полную власть забрать или перенести упомянутого Джона Фауста тело и душу, плоть, кровь, а также имущество, в их обиталище, где бы оно ни было. Удостоверяю, Джон Фауст).

 

Итак, Фауст продает душу дьяволу – он оставляет ее в залог на 24 года, по истечении которых должен отправиться в ад, поскольку в таких делах выкупа не существует. Этот срок на год разнится с тем, что определен в «Гамлете». Единственный довод – если в двух книгах разных авторов, выпущенных в одном году, будет указан одинаковый срок в 23 или 24 года, для знающих людей это станет поводом для сравнений и далеко идущих выводов, чего авторы проекта стремились избежать. Но в любом случае, эти 23 или 24 года должны иметь свое объяснение.

Самая простая расшифровка: шпион Марло был завербован еще юношей – в Школе Короля или сразу после поступления в Кембридж – таковы были традиции Сети Берли-Уолсингема. С 1579 – 81 гг. до 1604 года минуло как раз 23 – 24 года, и мы определяем срок залога Йорика как время работы Марло в секретной службе, которой он продал душу и тело.

Кроме подтверждения (и то задним числом), что Марло и Йорик-кожевник – одно лицо, ничего интересного такая расшифровка нам не принесла. Рассмотрим второй, совсем неправдоподобный, но увлекательный вариант.

 

VII. ПОТРЯСАЮЩИЙ КОПЬЕМ

 

Имя «Шекспир» впервые появилось в печати в 1593 году. Актер и ростовщик Шакспер умер в 1616 году, после того, как его посетил поэт Бен Джонсон, и они вместе выпили вина. В свое время после попойки с Беном Джонсоном также скоропостижно скончался драматург Роберт Грин, посмевший обвинить «потрясателя сцены» Шекспира в плагиате. Арифметика проста: 1616 – 1593 = 23 года. Тогда получается, что в результате некоего таинственного договора срок жизни несчастного Шакспера был определен задолго до его смерти, и его фамилия была позаимствована у него для того, кто уже не мог публиковаться под своей собственной.

Конечно, такое предположение вызывает усмешку не только у строгих профессионалов. Но в нашей игре подобные ходы не бывают лишними. Принося в жертву доверие читателей, мы выигрываем не столько в увлекательности, сколько в инициативе. Такой ход конем позволяет нам прыгнуть из Англии в Испанию. Там мы обнаруживаем еще одно удивительное свидетельство в пользу авторства Кристофера Марло. Но специфика этого свидетельства в том, что оно никогда не будет признано официальным литературоведением, поскольку задевает национальный престиж Испании (как и престиж официального литературоведения вообще).

Первая часть этой книги вышла в Испании в 1605 году. Вторая – в 1615. В Англии перевод первой части был опубликован в 1612 году. Издатели – Эдвард Блаунт (Ed. Blounte) и Уильям Хаггард (William Haggard) – те самые, что в 1623 году издадут шекспировское Фолио. В предисловии переводчик Томас Шелтон написал, что перевел эту книгу пять или шесть лет назад с испанского языка на английский в течении сорока дней. Автор книги сам честно признается, что, хотя есть видимость, что он отец книги, на самом деле он всего лишь ее отчим. Настоящим же автором он называет некоего Cide Hamete Benengeli, арабского историографа. Если перевести это имя с учетом того, что Англия по-арабски – anglia или ingelterra, то оно может звучать как Лорд (Cide) Хамет, сын (ben) Англии.

В тексте изложена история того, как рассказчик (назовем его так) обнаружил подлинник на арабском и как некий мориск менее чем за полтора месяца (40 дней?) перевел ее на испанский. Запутанность истории с авторством книги и с ее переводом на английский усугубляется еще и тем, что переводчик Томас Шелтон не замечен в литературной деятельности ни до ни после своего перевода. Скорее всего, это был псевдоним, и у историков-энтузиастов есть догадки о его происхождении. Испанский автор этой книги поселился в Вальядолиде летом 1604 года. В конце 1604 года книга отпечатана в Вальядолиде небольшим тиражом и с указанием даты «1605». Только весной появился второй, основной тираж, отпечатанный в Мадриде. Как мы помним, в 1599 и 1602 годах в Вальядолиде был замечен Кристофер Марло (если, конечно, это наш Марло!). Учитывая, что псевдоним Томас Шелтон мог быть образован из имени друга и шефа Марло Томаса Уолсингема и фамилии его жены Одри Шелтон, можно предположить, что Томас Шелтон и Кристофер Марло – одно и то же лицо, тот, кто, по меньшей мере, перевел на английский язык первую часть книги, о которой мы говорим. Считают, что Шелтон перевел и вторую часть, изданную Блаунтом в 1620 году (а зарегистрирована она была в 1615, через месяц после регистрации испанской версии!), но имени переводчика в том издании нет. (А вот на титуле перевода первой части не было имени автора!).

Для тех, кто еще не догадался, о какой книге идет речь, приведем один отрывок из этой книги – рассказ Пленника о том, как он попал в плен к пиратам:

«…And doing what was requisite in such an occasion, I leapt into the enemy’s vessel, the which falling off from that which had assaulted her, hindered my soldiers from following me; by which means I saw myself alone amidst mine enemies, against whom I could make no long resistance, they were so many. In fine, I was taken, full of wounds». (пер. Томаса Шелтона, Четвертая книга, глава XII).

«И, как это в подобных случаях полагается, я прыгнул на неприятельскую галеру, но в эту самую минуту она отделилась от нашей, в силу чего мои солдаты не могли за мною последовать, и вышло так, что я очутился один среди врагов, коим я не мог оказать сопротивление по причине их многочисленности, – словом, весь израненный, я попал к ним в плен» (пер. Любимова).

Конечно, вы сразу вспомнили письмо Гамлета – про то, как он очутился на пиратском корабле. Но, конечно, узнали и «Дон Кихота» Мигеля де Сервантеса Сааведры. Саша Саакадзе, которой я очень благодарен за сотрудничество и помощь в работе над исследованием «Гамлета», указала мне, что следует обратить внимание на «Дон Кихота» – очень уж стиль этого произведения напоминает стиль Шекспира – как схожи и тайны обоих авторов. И, действительно, сравнение оказалось необычайно захватывающим, и заставило по-новому вчитаться в текст о приключениях Рыцаря Печального Образа и его оруженосца Санчо Пансы. Открылось множество цитат из Шекспира, в частности, из «Гамлета» (одну мы привели выше), биографических подробностей героев, уже известных нам по той работе, которую мы вели. Потом оказалось, что подобная мысль об авторстве «Дон Кихота» не нова, и даже существует книга, и сайт американского автора Петера Зеннера – Peter Zenner «Philip Sidney and Christopher Marlowe were Don Quixote & Sancho Panca», – но я не могу разделить даже этого короткого утверждения. Как не могу сам утверждать что-либо так же определенно. Например, то, что пара Дон Кихот – Санчо Панса соответствует паре Роберт Деверо, граф Эссекс – Кристофер Марло. Прежде чем исследование всей книги (а это вовсе не «Гамлет» по объему!) не будет завершено, нельзя сказать, кто есть кто в творении «великого испанца» (имя которого, скорее всего, было «взято в залог» так же, как и у ростовщика Шакспера). Книга требует самого внимательного чтения, – конечно в подлиннике. Вот только нужно решить для себя, чей подлинник подлиннее – Мигеля Сервантеса на испанском, или Томаса Шелтона на английском. В любом случае, даже на русском это будет увлекательнейшее путешествие, уверяю вас – нужно лишь набраться терпения и усидчивости. Но это уже, как говорится, совсем другая история. Мы же, пользуясь такой неожиданной встречей с Сервантесом, обратимся к одной знаменательной дате, которая связывает всеми признанного автора «Гамлета» и всеми признанного автора «Дон Кихота».

23 апреля 1616 года прекратили свое существование и Уильям Шекспир и Мигель де Сервантес. А это усиливает наше подозрение, что уравнение 1616 – 1593 = 23 имеет какой-то смысл. По воспоминанию стратфордского пастора, Дж. Уорда, господа Шекспир, Дрейтон и Бен Джонсон, встретившись, выпили слишком много, отчего Шекспир заболел и умер. Этот слух невозможно проверить. Более того, существующее завещание Шекспира написано за 4 недели до дня его смерти, а это значит, что он скончался не скоропостижно, но медленно угасал (после свадьбы его дочери, состоявшейся 20 февраля). И вряд ли можно было заранее рассчитать день его смерти, так, чтобы он пришелся на 23 апреля, на его день рождения. Зато обе даты – как рождения, так и смерти – можно было записать в регистры задним числом.

Но если предполагать (а мы предполагаем!), что за всем этим скрывается чей-то умысел или промысел, то этот замысел, конечно же, должен проявить себя даже в такой, на первый взгляд, скупой надписи:

William Shakespeare, born 23 April 1564, died 23 April 1616.

И он, кажется, проявляется. Фамилия драматурга потрясает копьем, и мы привыкли, что по этому признаку проверяют каждого кандидата – то королева Елизавета претендует, поскольку ее сравнивали с Афиной, известной копьедержательницей, то граф Оксфорд со своим гербовым львом, держащим сломанное копье… Но мы (исключительно из лени) не станем далеко ходить – тем более что копий на гербах того времени хватает – есть оно и на гербе актера Шакспера. Сузить зону поиска нам поможет дата рождения и смерти – 23 апреля.

Это день святого Георгия – того самого, что известен нам как Георгий Победоносец, поражающий змея копьем (петровская копейка получила свое имя от его копья). Георгий был римским военачальником, любимцем императора Диоклетиана. Когда император приказал преследовать христиан, верующий в Христа Георгий отказался. Диоклетиан велел подвергнуть Георгия пыткам. Несколько раз во время пыток Георгий умирал, но воскресал вновь. Он продемонстрировал императору силу веры, сам воскресив мертвого. В конце концов в Христа уверовала императрица Александра, и Диоклетиан в ярости приговорил ее к смерти. Георгий и Александра были казнены 23 апреля 303 года (по другим источникам – в 287 г.).

Из всех подвигов Георгия один является его «визитной карточкой». На родине героя, возле Бейрута, в озере жил дракон, не дававший жителям брать воду. Жители по жребию отдавали дракону своих детей. Выпал жребий и дочери короля. Принцессу отвели к дракону, но тут на белом коне появился Георгий, пронзил дракона копьем, обвязал его за шею поясом принцессы (откуда и Орден Подвязки), и принцесса привела дракона как ягненка в город, где Георгий отрубил ему голову в обмен на крещение жителей города. В этой легенде заключена вся последующая идеология рыцарства. Принцесса – Церковь Христова, которую рыцарь Георгий, воин Христов спасает от Дракона-Сатаны.

Св. Георгий явился Ричарду Львиное сердце во время его крестового похода против сарацинов, чтобы поддержать христоугодное дело короля. В 1222 году Совет Оксфорда назначил 23 апреля национальным праздником, не менее значимым, чем Рождество. В 1348 году в Англии был учрежден Орден Подвязки. Король Эдуард III на одном из дворцовых балов поднял упавшую подвязку графини Солсбери, пресекая смех окружающих словами «Позор тому, кто подумает об этом плохо», и повязал ленту над собственным коленом. Так было учреждено братство рыцарей Подвязки, в которое входил сам король и 24 рыцаря (по примеру престола небесного, описанного в Откровении Иоанна: «…И на престоле был Сидящий… И вокруг престола двадцать четыре престола». Днем посвящения в Рыцари Подвязки стало 23 апреля, день св. Георгия. Этот святой с XIV века – покровитель Англии.

Итак, Шекспир и Сервантес умерли, как и святой Георгий, 23 апреля. Шекспир еще и родился в этот день – вернее, кто-то назначил этот день его днем рождения! Можно добавить, что герб Шекспиру в 1596 году делал Уильям Детик, геральдмейстер ордена Подвязки. Сохранился черновик герба, на котором внизу написано: Shakespear player by Garter (Шекспиру актеру от Подвязки). Правда, эту надпись сделал йорскский герольд, готовясь к обвинению Детика в выдаче гербов лицам низкого происхождения («Шекспир – актер»). Несмотря на тот геральдический скандал, герб Шекспира существует – с полагающимся копьем на щите, со вторым копьем в лапе у сокола с распростертыми крыльями, стояшим над гербовым щитом, и с девизом Non sanz droict, который не имеет однозначного перевода – либо НЕ БЕЗ ПРАВА, либо НЕТ, БЕЗ ПРАВА. Смысл этого девиза до сих пор непонятен, однако спор по его поводу кажется лишним. Шекспироведы должны знать, что в европейской геральдике с XV века существовало такое понятие как «розыск прав на герб» (droit de recherche), и геральдмейстер Подвязки Детик искал эти права на герб в биографии уважаемого горожанина Джона Шакспера. Некоторые эпизоды этой биографии (в 1568 году Джон был помощником шерифа) позволили коррумпированному геральдмейстеру написать на эскизе герба те самые загадочные слова – мол, этот Шакспер не без права, что означало, что пусть небольшие, но права на герб у него есть. А вот кто сделал эти слова девизом герба? Конечно тот, кто платил геральдмейстеру. Человек был не без чувства юмора и склонный к мистификациям – увидев надпись, пожелал, чтобы она и стала гербовым девизом, тем более что в ней случайно отобразилась главная загадка фамилии новоявленного «гербоносца». Ведь и первый и второй варианты прочтения этого девиза означают, что Шекспир не имел ПОЛНОГО ПРАВА. И не только на герб, но и на свою будущую репутацию великого драматурга. Кто же этим правом обладал? Вновь обратимся к Марло. Если он имел отношение к смерти Шекспира (неизвестно, случилась ли она 23 апреля на самом деле или только на бумаге) и к его жизни, то он должен иметь отношение и к святому Георгию. И он его имеет, – а насколько близкое, судите сами.

26 февраля 1564 года сын Джона Марло был крещен Кристофером в церкви святого Георгия. Дом, в котором родился Марло, находился рядом с этой церковью. (Во время Второй Мировой войны рядом с церковью упала бомба. Дом Марло был разрушен полностью, церковь сильно пострадала). Родители Кристофера Джон Марло и Кэтрин Артур похоронены на кладбище св. Георгия в Кентербери. Таким образом, святой Георгий был покровителем не только всей Англии, но и персонально – Кристофера Марло, который, как мы предполагаем, по примеру своего патрона воскрес после смерти. И который в 1593 году слегка подправил фамилию Shackspere – так, чтобы в ней появился намек на воина и мученика Георгия.

Напомню, что Марло, как вероятный кандидат в Шекспиры, очень интересовал Альфреда Баркова. Исследователь пришел к выводу, что у Марло была тайна рождения. Он пишет: «...В депеше от 11 апреля 1564 года Гонзалес, посол Испании при английском дворе, доложил своему монарху, что королева Елизавета выезжает в Уорвик (замок Дадли), чтобы «... разрешиться от последствия неблагопристойного поведения». По современному календарю это — 21 апреля. Так что само событие имело место в конце апреля — начале мая 1564 года. То есть, в рамках гипотезы о королевском происхождении Марло, он родился не 26 февраля, а примерно на два месяца позже.

Но это еще не самое главное... ...А главное, пожалуй, в том, что замок, в котором королева рожала в 1564 году, расположен в графстве Уорвикшир, на берегу реки Эйвон — той самой, на которой расположен и Стрэтфорд, родина Уильяма Шакспера. И, если автор шекспировского канона действительно был рожден в этом замке, то он с полным правом мог быть назван «Эйвонским Лебедем», даже если никогда потом не бывал в Уорвикшире».

Выяснять, был или не был Марло сыном королевы Елизаветы – или какой-нибудь иной королевы – это не является нашей задачей. Мы и без того накопили достаточно информации к размышлению – во всяком случае, ее хватает, чтобы сделать самые противоречивые выводы. Но в заключение хочется вспомнить о жизни и деятельности другого святого – «соседа» св. Георгия по Золотым легендам.

 

VIII. ТРАГИК, НЕСУЩИЙ НА СЕБЕ МИР

 

Legenda Sanctorum (Священные легенды) были написаны около 1260 года Jacobus de Voragine, архиепископом Генуи и переведены на английский William Caxton, 1483, под названием The Golden Legend (Золотые легенды). В те времена это была вторая по популярности книга после Библии. В ней описывались деяния христианских святых – там можно было найти жизнеописания тех же св. Георгия, св. Валентина, и еще около 180-ти святых. В их числе был человек, история которого просто не могла остаться незамеченной Кристофером Марло. Но именно этот святой имеет отношение к Шекспиру – вернее, к театру Globe.

Театр был построен в 1598 году на правом берегу Темзы возле The Bear Garden (Медвежий сад). Его главными владельцами были James и Richard Burbage (Джеймс и Ричард Бербеджы). Еще пять компаньонов имели свою долю прибыли (Шекспир – 10 %). Театр открыл свой первый сезон пьесой Шекспира «Юлий Цезарь». На флаге театра и над его главным входом был изображен Геркулес, несущий на плечах земной шар. (Вспомним «Геркулеса с его ношей» из «Гамлета»). Девиз гласил: Totus mundus agit histrionem, – что сами англичане (с отметкой «грубо») переводят как the whole world is a playhouse (Весь мир – театр), ссылаясь на слова шекспировского Жака-меланхолика из «Как вам это понравится» – All the world’s a stage (Вся мировая сцена).

К этой внешней атрибутике театра Globe у внимательного читателя должны возникнуть вопросы. Первый: из мифов о Геракле мы знаем, что на плечах он держал небо, пока Атлас добывал ему яблоки Гесперид. Почему же считается, что театральный Геркулес держал именно земной шар? Противоречие между мифом и реальностью заключено в слове Globe. Конечно, оно означает глобус, сферу, но в значении земной шар оно используется в разговорной речи. На самом деле земной шар – terrestrial globe/sphere, тогда как небесная сфера – celestial globe/sphere. А значит, мы можем предполагать, что Геркулес с театрального флага нес на себе, как ему и подобает, сферу небесную. Sphere используется и в значении небо, а Globe – в значении «держава» (эмблема власти).

Каким же смыслом был нагружен театральный Геркулес? Может быть, нужно читать фамилию «Шекспир» как Shake-spere, где spere есть устаревшее sphere? Тогда получается не Потрясающий копьем, а Потрясающий/волнующий/качающий небо/мир. Или Shack-spere – Бродящий по миру… Но зачем нам портить нами же недавно выведенное родство Шекспира и св. Георгия? Стоило трудиться, чтобы сейчас превратить Георгия в Геркулеса. Обратимся лучше ко второму неясному моменту в театральной атрибутике – к девизу театра. Может быть, он нам поможет объяснить геркулесовы странности.

Отвлечемся от всем известного перевода, и попробуем составить подстрочник сами. Учитывая, что Histrio – трагик; nem – окончание, задающее винительный падеж (кого, что, куда), прочтем Totus mundus agit histrionem так: Все мироздание/изящное/подлинное движет/устремляет /побуждает/волнует/мучает/преследует трагика. Согласитесь, это выглядит довольно логично, но не совпадает с привычным переводом.

Можно, конечно, иносказательно представить девиз так, что настоящий трагик несет на своих плечах всю тяжесть мира – и Геркулес с его ношей становится понятен. Хотя в девизе все наоборот – мир несет/движет трагика. Если предположить, что nem – это не падежное окончание, а сокращенное nemo (никто) а трагик дан в именительном падеже, – реверс смысла все равно не получится, потому что Totus mundus изначально дано также в именительном падеже и относится к категории «содеявший». Иными словами, правила латинского языка не позволяют нам прочесть девиз как Весь мир несет трагик-никто.

Давайте все же обратимся к безымянному пока святому, с которого мы начали разговор о театре. В Золотых легендах рассказывается, что ханаанетянин по имени Reprobus (отверженный, дурной, фальшивый – лат.) был очень высок и силен, поэтому решил найти самого сильного правителя в мире, которому стал бы служить. Бродя по земле, он, наконец, встретил такого короля и поступил к нему на службу. Однажды он увидел, что при упоминании дьявола король осеняет себя крестом. Репробус спросил его, что означает этот жест. Король объяснил ему, что он боится дьявола. Тогда невежественный Репробус отправился на поиски этого дьявола, который был сильнее самого сильного короля. И он нашел дьявола и поступил к нему на службу. Однако и с дьяволом ему не повезло – оказалось, что его повелитель боится креста, вернее того, кто был на нем распят. Дьявол рассказал ему о Христе, и Репробус вновь пустился в путь – на поиски этого самого могущественного правителя. Один отшельник сказал ему, что, если он хочет найти Христа, нужно помогать людям, и указал место служения – большую реку, через которую Репробус должен переносить путников. Репробус приступил к выполнению обязанности и честно работал, перенося людей через реку. Однажды ночью он услышал голос ребенка, который просил перенести его через реку. Он вышел из хижины, поднял ребенка на плечи и пошел через реку. Чем дальше он шел, тем тяжелее становился ребенок. Репробус едва не утонул от тяжести своей ноши, но все же выбрался на другой берег. Там он сказал ребенку: «Дитя, ты был так тяжел, словно у меня на плечах лежал весь мир, я никогда не переносил ничего тяжелее». И ребенок ответил: «Ты не только перенес на плечах весь мир, но и Того, кто этот мир создал. Я – Иисус Христос, король, которому ты служишь».

И Христос нарек Репробуса другим именем – Несущий Христа, Служащий/жертвующий Христу – CHRISTOFFERO, CHRISTOPHER.

Днями св. Кристофера считаются 25 июля и 9 марта. Кристофера Марло крестили 26 февраля – видимо день св. Кристофера 9 марта был ближайшим в церковном календаре. (Его деда по матери тоже звали Кристофером). «Гамлет» был зарегистрирован в Палате книготорговцев в понедельник 26 июля 1602 года – день Кристофера просто пришелся на выходной. (Не к этому ли относятся невнятные слова Гамлета «Действительно, это было в понедельник утром» в сцене с актерами?). А Мария Стюарт родила своих близнецов между 16 и 24 июля 1567 года – и ближайшим святым для крещения был Кристофер. В этом совпадении просвечивает возможная загадка, которую мы даже не будем пытаться разгадывать.

(Впрочем, можно сочинить литературную версию о том, что Марло мог быть сыном королевы Марии Стюарт, а значит, и братом Эссекса. Это совсем уже невероятное предположение, о котором даже мы, с нашим несерьезным подходом к истории и литературе, не можем говорить как о версии исторически оправданной. Но для сочинителей, которые захотят развить это предположение в своих сочинениях, приведем лишь одно «доказательство». Тот факт, что Марло родился в 1564 году, легко подвергнуть сомнению, сославшись на его запоздалое окончание Кембриджа – в 1588 году, т.е., в нарушение правил, студенту было 24 года, а не 21. На самом же деле студент был рожден на три года позже, чем это было записано, и вполне укладывался в университетские возрастные рамки. Автор смеется вместе с читателем, – он всего лишь привел пример того, как легко в подобных исследованиях соскользнуть в фантастику.)

Не лишним будет добавить, что св. Кристофер по некоторым источникам был известен, как человек с песьей головой. Древние предания называют его уроженцем страны кинокефалов, которая отождествлялась с Ханааном. Этот факт заставляет нас вспомнить Ле Дукса – человека с головой бабуина (а у этого животного морда очень похожа на собачью). А то, что в XVI веке чеканились монеты (дукат и талер) с изображением св. Кристофера, проясняет и слова Марло о его праве чеканить свою монету.

 

Жизненный путь Шекспира завершился в 1616 году. Перед выходом Фолио, в 1622 году в Страдфорде, в церкви Св. Троицы у северной ее стены, прямо перед могилой Шакспера был сооружен памятник. Надпись на нем гласит:

 

IUDICIO PYLIUM GENIO SOCRATEM, ARTE MARONEM,

(Рассудок Нестора, дух/гений Сократа, искусство Вергилия,)

TERRA TEGIT, POPVLVS MAERET, OLYMPVS HABET

(Земля укрывает/хранит в тайне, народ скорбит, Олимп приемлет/владеет)

 

Stay Passenger, why goest thov by so fast,

(Стой, прохожий, зачем идешь ты так быстро,)

read if thov ganst(canst) whom enviovs Death hath plast

(Прочти если ты рядом (можешь), кого завистливая/злобная смерть замуровала)

with in this monvment Shakspeare: with whome

(в этот монумент Шекспира: от которого)

qvick natvre dide: whose name, doth deck ys(this) Tombe,

(Быстрая природа избавилась: чье имя украшает этот надгробный памятник,)

Far more, then cost: Sieh all, yt He hath writt

(Много больше, чем стоит/оценено: Смотри (нем.) все, что Он написал)

Leaves living art, bvt page, to serve his witt

(Завещает/оставляет живущему искусству, всего лишь пажу, слуге его ума).

 

Начиная с латыни, сразу можно отметить, что Сократ сам не написал ни строчки – за него это сделал Платон (считается, что количество произведений в шекспировском Фолио соответствует платоновскому канону); Вергилий Марон – автор «Энеиды», в которой Эней рассказывает о крушении Трои (помните «Дидону, царицу Карфагена» Марло?) – и Эней в 6-й книге спускается в царство мертвых, что потом дало повод Данте использовать Вергилия как проводника. Нестор, царь Пилоса был самым старым участником Троянской войны, любимцем Агамемнона, славился мудростью и красноречием.

Английский текст, следующий ниже, сам по себе парадоксален для эпитафии. В нем при определенном «угле зрения» можно увидеть презрение к тому, чье имя «украшает» памятник – и оттого выглядит «много больше», чем стоит на самом деле. А слово dide, звучащее в данном контексте как избавилась, используется еще и в значении обманывать, проводить.

Но мог ли человек, скрывающийся за псевдонимом, оставить на могильном камне своей «маски» только псевдоним и пренебречь своим настоящим именем? Вряд ли. Посмотрим на могилу Шакспера, находящуюся перед памятником. Отметив, что она безымянна, прочтем коротенький стишок, выбитый на могильной плите:

 

GOOD FREND FOR IESVS SAKE FORBEARE,

(Дорогой друг, ради Иисуса, воздержись)

TO DIGG THE DVST ENCLOASED HEARE:

(Раскапывать прах, скрытый здесь)

BLESTE BE Y^E MAN Y^T SPARES THES STONES,

(Благословен будет тот человек, который пощадит эти камни,)

AND CVRST BE HE Y^T MOVES MY BONES.

(И проклят будет тот, кто потревожит мои кости.)

 

В первой же строке мы видим слово Jesus (он же Christ), и слово forbear (воздерживаться, выносить, терпеть), где for – приставка, означающая абсолютную превосходную степень, а bear – переносить. Вот и получается, что в первой строке на безымянной могиле Шакспера указано имя Несущего Христа – Кристофера.

И все-таки, это он, трагик, служивший и богу и дьяволу, несет на своих плечах мироздание вместе с его создателем. Конечно, подобная самореклама выглядит нескромной, но разве Марло, крещеный Кристофером в церкви Потрясающего копьем Георгия, не достоин этого? Тем более, скромность свою он доказал – в Истории остался таинственный, но безликий Shake-speare, маска, похожая на множество лиц и ни на одно конкретно…

 

ПОСЛЕСЛОВИЕ

 

Подведем краткие итоги. После такого напряженного чтения нужно признать, что наше привычное представление о «Гамлете» (и вообще о Шекспире) основательно поколебалось. Теперь уже нельзя утверждать, что Шекспир, приступая к «Гамлету», ставил перед собой чисто художественную задачу и пользовался только художественными средствами. Взобравшись на сложенную нами гору исторических фактов, мы видим, что пьеса была создана по горячим следам самого трагического события конца XVI – начала XVII веков – заговора и восстания Роберта Деверо, 2-го графа Эссекса. Именно этот человек стал прототипом шекспировского принца Гамлета, и уже неважно, был ли он сыном Марии Стюарт, одним из рожденных ею близнецов, или слух об этом был результатом работы «имиджмейкеров» (как мы предполагаем, Шекспир – один из них) – главное, что Эссекс обладал королевскими амбициями, побудившими его к необдуманным действиям. Выбранная им дорога к трону привела, как это часто бывает, на эшафот. Инстинкт сохранения власти у королевы Елизаветы оказался сильнее ее любви или привязанности к молодому графу. Сильнее и хитрее оказались и политические противники графа – отец и сын Сэсилы (Полоний и Горацио). Близкие, казалось бы, друзья – такие как Фрэнсис и Энтони Бэконы (Розенкранц и Гильденстерн), узрев первые признаки падения своего предводителя, предали его и даже приняли активное участие в его преследовании.

Все это и было симпатическими чернилами вписано в пьесу, за основу которой автор принял «Гамлета» Томаса Кида. Герои трагедии играют роли, написанные жизнью – играют их за кулисами сценического действа, заставляя вспомнить девиз шекспировского театра, что весь мир побуждает трагика к творчеству. Шекспировский театр оказался и проще и сложнее, чем мы думали. Проще – потому что незачем теперь искать в его персонажах того, чего в них нет и не было. Сложнее – потому что теперь требуются иные театральные средства и методы. Новый режиссер будет вынужден открыть зрительному залу не только сцену, огороженную стенами датского замка (всего лишь сцена, на которой разыгрывается «Мышеловка» для несведущего зрителя), но и остальные помещения, где актеры переодеваются в собственные одежды – королевы, короля, первого министра, рыцаря – и продолжают свою, настоящую игру, в которой все настоящее – даже смерть (исключение делается только для автора, которому просто нельзя умирать, иначе вся игра закончится).

К новому театру придется привыкать всем – и зрителям и актерам и режиссерам. Зрителю теперь нужно смотреть в оба глаза и двумя глазами порознь одновременно, что, вероятнее всего, прибавит работы офтальмологам.

Режиссер будет вынужден ставить не спектакль, а строить драматургическую матрешку, которая должна быть в меру прозрачна, чтобы ее не пришлось разбирать для ясности, и в меру темна, чтобы тайна не предстала сразу во всей ее неприглядной (или приглядной – с какой стороны приглядется) наготе.

Привыкать придется даже костюмерам – некоторые костюмы должны быть сразу для двух героев – например, повернувшись к залу левым боком, король будет задавать вопрос Полонию, а потом, повернувшись правым, уже Полоний будет отвечать виртуальному королю.

Что касается актеров, то здесь подходит выстраданное замечание литературного советника Государственного театра Эмбера: «Единственная моя скромная цель нынче – заставить актеров усвоить мой перевод вместо той гадости, к которой они пристрастились. Это кошмар – слышать, как они с каким-то атавистическим облегчением съезжают на тарабарщину традиционной версии».

Каково же место автора в новом театре, если ему даже умереть возбраняется? – спросите вы. Автор есть автор – он как истинный Творец творит не только пьесы, но и автора этих пьес – и кто из авторов есть настоящий, нам знать совершенно необязательно – да и в условия игры это не вписано.

 

*****

 

Просыпайся, читатель, просыпайся! Это была даже не игра – всего лишь тяжелый сон разума. Просыпайся, читатель, и умойся чистой холодной водой классического шекспироведения – она вернет тебе уверенность и бодрость. Вот немного «классики» для того, чтобы прийти в сознание:

«Возвышение и падение Эссекса настолько драматичны, что едва ли они могли пройти не замеченными Шекспиром, у которого было такое острое чувство драматизма. Биографы Шекспира искали непосредственного отражения  этих событий в творчестве Шекспира и пришли к выводу, что произведением, в котором нашла воплощение судьба Эссекса, была трагедия «Гамлет».

…Нашли, что отец Эссекса умер якобы при загадочных обстоятельствах, после чего мать вышла за графа Лейстера. Ситуация действительно похожа на ту, которая изображена в «Гамлете». Но параллель была лишь в судьбе родителей… Весь его облик придворного карьериста и воина-авантюриста не вяжется с характером принца Датского. Даже если Шекспир идеализировал Эссекса, как и вся масса, не знавшая придворных интриг и роли, которую в них играл Эссекс, все же трудно допустить, чтобы Шекспир осмелился даже в завуалированном виде выразить сочувствие мятежному графу, казненному за государственную измену.

…Видеть в этом отражение трагедии Эссекса не представляется возможным. Брут и Гамлет – не портреты Эссекса. Но если не Эссекс, что же в тогдашней действительности подсказало Шекспиру написать эти трагедии? В реальной жизни существовала трагедия лучших людей эпохи Возрождения – гуманистов».

Разве не наши с вами попытки только что опроверг А. Аникст? Причем, заметьте, опроверг он их задолго до того, как мы их предприняли. А он, как известно, весьма достойный шекспировед. Согласимся с ним, чтобы вернуть себе потерянную было уверенность в незыблемости Истории и в том, что ее движут гуманисты – такие как Шекспир из Страдфорда (но не рыцари плаща и кинжала – такие как Марло). Очнувшись от дурмана, мы снова отчетливо видим, как, в перерывах между покупкой земли, ростовщичеством и судами над должниками, творит этот гуманист – удивительный самородок земли английской, подхвативший знамя английской драмы, выпавшее из рук погибшего в пьяной драке Кристофера Марло. Но, как верно заметил Хулио Кортасар: «Без Марло не было бы Шекспира», имея в виду, конечно же, преемственность мастеров слова, а не наши вымыслы.

Так зачем же нам так долго морочили голову?! – воскликнет требовательный и бескомпромиссный читатель, ожидавший, как ему, требовательному и полагается, всего и сразу. Автор приносит свои глубочайшие извинения, но напоминает: он предупреждал, что это будет всего лишь игра, демонстрация возможностей текста Великого Барда. Когда он начинал, он не думал ни о каких эссексах и марло – ему хотелось всего-навсего добиться ясности текста. Но он все только запутал. Поскольку не учел того, что проблему платоновой пещеры разрешить нельзя. Вот мы и наблюдали только тени, отбрасываемые Жизнью, освещенной огнем Искусства. Да и как угадаешь в этом театре теней кто есть кто? – там и стройный красавец в какой-то момент может показаться горбатым, и шутовской колпак вдруг обернется королевской короной. Словом, все еретические предприятия, замышляющие выявить тайный замысел Творца, заранее обречены – и в доказательстве этого, наверное, и был смысл нашего расследования.

«Но ведь иногда было похоже на правду!» – скажет доверчивый читатель. Вот именно, что иногда и похоже. Если же посмотреть на данный труд с суровой объективностью, очистить его от шелухи авторских предположений, то сразу становится видна шаткость этой постройки. Весь путь представляет собой цепочку приближений. Здесь и горбатый Горацио, горб которого совсем не так заметен, как это показалось автору; здесь и поддельные письма, в подделку которых просто невозможно поверить. Ну а половинчатость самого исследования, которое было ограничено только прозой, даже не требует комментариев. Словом, нужно полностью согласиться с Валентиной Флоровой в том, что проблема антишекспироведения «состоит в попытке прочитать художественное произведение как документ, в котором собственно художественность является либо мешающим осложнением, либо разновидностью шифра, нужного лишь для того, чтобы скрыть содержание документа от посторонних. Использование этой уловки показывает неспособность учёного или критика к текстологическому анализу. Не умея воспринимать язык искусства, он стремится «вычитать» из текста нечто более ему понятное. Такой читатель стремится навязать тексту собственный наивный реализм, чтобы получить, как пишет об этом Ю. Лотман, «ещё одно сообщение на уже известном ему языке. В этом случае с художественным текстом обращаются как с нехудожественным».

Любая теория должна проверяться опытом. Если когда-нибудь станет возможной сравнительная экспертиза генетических материалов Марии Стюарт, потомков короля Джеймса и потомков Роберта графа Эссекса, она обязательно опровергнет все гипотезы автора. Впрочем, эту дорогостоящую операцию даже не нужно проводить, чтобы убедиться в отрицательном результате. Отрицательном для автора, и положительном для Шекспира.

Но может случиться так, что автор все же смог посеять сомнения в особо доверчивых и неподготовленных умах, внести сумятицу в их представления о неизменности истории литературы. Тогда остается уповать на то, что профессиональные переводчики, литературоведы, историки, преодолев усталость и брезгливость, которые вызывает лженаука, еще раз вернутся к великому наследию и окончательно победят все досужие домыслы. А в том, что они это сделают, у нас нет сомнений.

 

5 сентября 2004 года.

 

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

 

Содержание

 

 

 

 

«ГАМЛЕТ» пер. М. ЛОЗИНСКОГО

 

 

ПЕРВЫЕ РЕДАКЦИИ «ГАМЛЕТА»

 

1. William Shakespeare. Hamlet (Quarto 1 text). The Internet Shakespeare Editions. The First Quarto of Hamlet (1603)

 

2. William Shakespeare. Enfolded Hamlet: Second Quarto Text

 

3. William Shakespeare. Hamlet (The First Web Folio Edition of Shakespeare's Works)

 

ЗДЕСЬ – 93 первых издания 21 пьесы Шекспира:

 

http://prodigi.bl.uk/treasures/shakespeare/search.asp

 

 

 

ВАШ КОММЕНТАРИЙ

 

 

НА ГЛАВНУЮ